Смертоцвет - Александр Зимовец

Последние слова Кропоткин произнес совсем негромко, словно ему перехватило горло. Герман молчал, стараясь на него не смотреть.

— Меня считают чудаком, — продолжил князь. — Все так считают. И вы тоже — не отрицайте. Один из этих нетерпеливых господ-революционеров сказал мне как-то, что я, дескать, пытаюсь ложкой вычерпать море. Что попытка устроить жизнь сотни бывших крепостных ничего не изменит, пока не изменятся социальные условия. Может быть, так, но я знаю другое: сам этот господин никому не помог и никого не спас, никаких условий не изменил, а вот я… впрочем, ладно, не буду себя расхваливать. У каждого свой путь.

Они снова помолчали немного.

— Но вот к чему я все это рассказываю, — произнес князь. — Мне претит сама мысль о том, чтобы расходовать магию на какие-то финтифлюшки. Магия высасывает из людей жизни. Единственная цель, ради которой это можно делать — спасать другие жизни.

— У меня нет крепостных, — ответил Герман. — Я магию черпаю в себе, и могу сам решать, на что ее тратить.

— Это так, — князь вздохнул. — Но кто знает, где вы ее черпаете на самом деле? Узорешитель совершенно не изучен, мы не знаем, что он такое на самом деле.

— Я знаю… я чувствую, что он берет силу из меня самого, — ответил Герман. — А кстати, вы-то ведь должны знать, откуда он вообще взялся?

— Камень нашла армейская экспедиция, насколько я знаю, — сказал князь. — Где именно и при каких обстоятельствах — это вам лучше узнать у генерала Ермолова. Корпус пистолета, вероятно, изготовили его же военные инженеры. Только солдафону могла прийти в голову мысль поместить мощнейший артефакт, какого только касалась человеческая рука, в барабан пистолета. В руки Комитета он попал довольно сложным путем, большая часть причастных думала, что это была ловкая операция по похищению. Но я знал правду с самого начала: военные и жандармы подкинули им Узорешитель нарочно. Впрочем, операция с самого начала пошла не по плану — ну, вы знаете.

— Так или иначе, моя магия если и расходует чью-то жизнь, то только мою, — ответил Герман твердо. — А как с ее помощью спасать чужие жизни… это уж мое дело.

— Ну, ладно, — вздохнул князь. — Я покажу вам тот самый «Фейерверк Дюбуа». Он давно вышел из моды, и из нынешней молодежи его, должно быть, никто и не видал. Даже интересно было бы снова припомнить, каково это… Впрочем, я-то уже не смогу. А вот вы… вы умеете играть на рояле, Герман Сергеевич?

— Нет, не сподобил Господь, — ответил Герман. — А это непременно нужно?

— Нет, можно чтобы сыграл и кто-то другой. Давайте, я сыграю, а вы будете пробовать. Пройдемте в гостиную, у меня там есть рояль. Давненько я не играл.

С этими словами он закрутил колеса своего кресла, направившись к дверям, а Герман почтительно последовал за ним.

Глава четвертая

Расцветают сто цветов

Герману нечасто приходилось бывать на аристократических приемах, и предыдущий раз оставил у него специфическое впечатление. Впрочем, Таня, наставляя его, подчеркнула, что в этот раз прием будет совсем иного рода, и не обманула.

Чопорность чувствовалась во всем. В белых перчатках надутых лакеев, в филигранно разложенных приборах за обеденным столом, даже в выражении лица хозяина дома, который едва поклонился Герману, когда того к нему подвели.

Граф Уваров явно хотел подчеркнуть: хоть я и низвергнут с небес на грешную землю Зубцовского уезда, но все равно остался небожителем. Был он худощавым и высоким, со старомодными бакенбардами, а на лице его застыло холодное выражение английского лорда, вынужденного зайти в кабак, но не желающего иметь с его завсегдатаями ничего общего.

Его дородная супруга взглянула на Германа несколько теплее, но тоже свысока. Чем-то она напомнила ему ту римскую матрону, что встретилась ему на памятном маскараде.

Представили его и графским дочерям, которых оказалось две. Одна из них, Галатея, высокая статная блондинка, лишь коротко кивнула ему, также очевидно с порога решив, что перед ней человек, несравненно ниже ее по положению. Вторая, Ариадна, была ниже сестры, полнее, но от того и с выдающимися формами, так что портили ее разве что веснушки и строгое пенсне, придававшее ей какой-то профессорский вид. Эта даже перекинулась с Германом парой слов, спросив его мнение о недавно вышедшей и наделавшей много шума книге «К вопросу об этике необъяснимого» Карла Радемахера. Герман об этой книге ничего не слыхал, отделался неопределенным замечанием, и, кажется, впечатления не произвел.

На этом представление окончилось, и Герман был предоставлен сам себе. Он побродил по залу, присоединяясь то к одной, то к другой мужской компании, по возможности вставляя приличествующую реплику в диалог. Наиболее крупный кружок, включавший в себя и дам, и кавалеров, собрался вокруг молодого мужчины, немного старше Германа, который и впрямь заметно выделялся из общей толпы. Он был очень загорел, с выгоревшими на солнце волосами, так что чем-то напоминал сезонного рабочего из южной губернии. При том он был очень высокий, нескладный, говорил сбивчиво, но с каким-то неистовым огнем в глазах и в каждом слове. Одет он был во фрак, явно недешевый, но как-то нехорошо на нем сидевший, словно он был с чужого плеча.

Когда Герман присоединился к этой компании, разговор шел об истории эльфов, так что Герману стало интересно.

— Они владели куда большим числом миров, чем принято считать, — говорил загорелый с видимым жаром. — Вероятно, они сами это скрывают, а может быть, даже и вовсе уже забыли. Наука у эльфов не развивается, так что это вполне возможно. Их народ чем-то похож на бурундука, который распихал орехи по норам и дуплам, а теперь сам не может половину из них найти.

От такого сравнения некоторые из слушателей улыбнулись, а особенно просияла Ариадна, оказавшаяся тут же. И почему-то из-за этой ее улыбки рассказчик Герману сразу слегка не понравился, хотя, казалось бы, какое ему дело? «Этот, небось, про этику необъяснимого, читал,» — подумал он.

Однако постепенно рассказ об эльфийских мирах-осколках, блуждающих где-то в междумирье и скрывающих разнообразные тайны, заворожил и его.

— Стало быть, при известном везении можно найти эльфийский артефакт, которым сами эльфы давно не