Наследник 4 - Дмитрий Шимохин

Я сидел за столом, исполняя роль тысяцкого, больше наблюдая, чем участвуя в этом шабаше. Взгляд мой скользил по лицам: вот хмурый Мстиславский, вот затаившиеся Шуйские, вот пьяные, горланящие поляки, вот растерянные русские бояре… И среди всего этого вертепа я невольно выделил Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, что исполнял роль дружки царя.

Племянник самого Василия Ивановича, но как же он был не похож на своих дядюшек! Молод, с открытым и умным лицом, ясным взглядом. Он тоже пил мало, больше разговаривал с кем-то из воевод, и на лице его не было ни злобы Шуйских, ни показного веселья сторонников царя. Он держался с достоинством, но без спеси.

В нем чувствовалась порода, но иная, нежели у его дядьев — порода воина, а не интригана. Он был единственным из Шуйских, кто не вызывал у меня неприязни, скорее наоборот — какое-то необъяснимое сочувствие и симпатию. Казалось, ему тоже было не по себе на этом пиру чужих нравов, но долг дружки обязывал его присутствовать. Интересно, на чьей он стороне на самом деле? Царя, который его приблизил? Или семьи, которая явно готовила недоброе? В тот вечер мы несколько раз встречались с ним взглядами, и мне показалось, что в его глазах я увидел схожую тревогу и… понимание? Или это была лишь игра воображения? Так или иначе, но он определенно нравился мне больше, чем вся остальная знать, собравшаяся в Грановитой палате.

Пока Кремль и знатные дворы пировали, в городе все чаще стали происходить стычки. То пьяные поляки к горожанке пристанут, то в кабаке драку затеют, то просто изобьют подвернувшегося под руку москвича. Мои сторожа то и дело доносили о новых бесчинствах. Настроение в народе накалялось с каждым днем.

На третий день пиров, под вечер, мне наконец удалось вырваться из душных, пропитанных вином и чужой речью палат Кремля. Сославшись на нездоровье, я ускользнул на свое подворье. Голова гудела от шума и напряжения последних дней. Нужно было узнать, что творится на самом деле в городе за пределами кремлевских стен.

Едва я вошел в свою горницу, как позвал Елисея. Он явился почти сразу, лицо его было озабоченным.

— Что скажешь, Елисей? Какие вести в городе?

— Худые вести, княже, — тихо ответил он, убедившись, что дверь плотно притворена. — Народ ропщет все громче. Ляхи совсем распоясались. Третьего дня у церкви Николы Явленного двоих горожан избили ни за что, просто так, потехи ради. Купца на торгу ограбили средь бела дня, грозились лавку спалить, коли жаловаться пойдет. А вчера… вчера и вовсе срамота случилась. — Елисей понизил голос. — Дочку одного подьячего… обесчестили. Пятеро их было, пьяных в дым. Поймали девку вечером у колодца… Отец ее теперь убивается, не знает, куда и кинуться — жаловаться страшно, ляхи грозятся всех извести. И это только то, что на слуху, княже. Сколько еще такого по дворам творится…

Я стиснул кулаки. Предчувствия меня не обманывали.

— А еще что говорят?

— Говорят разное… — Елисей замялся. — Слух идет робкий… будто царь наш… совсем ляхам продался. Будто веру нашу православную хочет отдать на поругание схизматикам… Шепчутся, что царица-католичка его к тому склоняет да священники ее. Боязно людям, княже. Очень боязно и гневно.

— Это опасный слух, Елисей. Очень опасный. Узнай, кто его пуще других разносит.

— Постараюсь, княже. А по Шуйским… Ходят к ним люди. Много. И часто. Князья Голицыны были вчера, Василий да Иван. Федор Иванович Мстиславский сегодня заезжал, хоть и при царе постоянно. Боярин Татищев Василий вчера весь вечер провел. Шереметевы тоже бывают. Из духовных лиц кто-то, да не признали кто. Купцы заходят, люди посадские. Да еще сказывают, будто с Новгородчины какие-то людишки приезжали, тайно, ночью…

Список был внушительным. Шуйский не терял времени даром, собирая под свои знамена всех недовольных — и знатных, и простых. И Мстиславский там… Это было серьезно.

— Добре, Елисей. Следи дальше. Осторожно. Дед прибыл уже?

— Да, княже, вчера прибыл. Заходил, — тут же кивнул Елисей.

— Отлично, — улыбнулся я. Хоть какая-то приятная новость. — Пусть у себя на подворье сидит и носу не выказывает. Трех-четырех людей у него возьмешь, и к нам проведешь, тайно. Чтобы никто не видел!

— Слушаюсь, княже, — кивнул он и тут же удалился.

Надо, чтобы у меня тут на подворье было побольше людей, и желательно, чтобы о них не знали. Когда начнется, меня наверняка прихлопнуть попытаются, чтобы не мешался. Натравят народ или еще чего. Ведь они думают, что людей у меня немного. Вот сюрприз будет, и я оскалился.

Елисей вышел. Я остался один. Город бурлил, готовый взорваться. Заговор ширился, втягивая в себя все новых и новых людей. А царь… царь пировал на своей свадьбе, не видя и не слыша ничего. Искра, которой я ждал, могла вспыхнуть в любой момент. И нужно было быть к этому готовым.

Следующие несколько дней прошли в непрекращающихся пирах и гуляниях в Кремле. Царь Дмитрий, казалось, решил отпраздновать свою свадьбу так, чтобы запомнила вся Москва на века. Музыка гремела не умолкая, вино лилось рекой, столы ломились от яств. Но за стенами Грановитой палаты атмосфера была иной.

Город все больше напоминал пороховую бочку. Стычки между москвичами и поляками вспыхивали то тут то там, становясь все ожесточеннее. Слухи, один страшнее другого, ползли по рядам и слободам. Глухое недовольство перерастало в открытую ненависть.

Я, вынужденный по долгу тысяцкого присутствовать на бесконечных застольях рядом с царем, видел, как мрачнеют лица даже самых лояльных бояр, как растет пропасть между русскими и поляками, как сам Дмитрий, ослепленный любовью и властью, не замечает или не хочет замечать края пропасти, к которой он вел и себя, и всю Москву.

В одну из ночей на подворье тайно прибыли дед, дядя Поздей и Прокоп, у него и схоронили основную часть людей. Вместе с ними на мое подворье привели еще три десятка бойцов во главе с десятниками Ивашкой, Василием и Микитой. Разместить их незаметно на моем подворье было непросто, но необходимо. Мои сторожа и три десятка — это была страховка, если действительно ко мне нагрянут. Я чувствовал себя человеком, сидящим на вулкане — под ногами клокотала лава народного гнева и боярского заговора, а наверху царь плясал на своей свадьбе.

Пиры продолжались. Шестнадцатое мая сменилось семнадцатым. Ночь прошла