Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

Они закивали, но, судя по выражениям лиц, не обещали.

Милана аккуратно отлепила тряпку. Илья дёрнулся, застонал. Мать всхлипнула.

— Дыши, парень, — тихо сказала Милана. — Это не самое страшное, что с тобой в жизни случится. Обещаю.

Рана под повязкой была воспалённой, но не гниющей насквозь. Края распухли, середина затянулась коркой, под которой наверняка сидела грязь. Она обмакнула чистую тряпку в подсолённую кипячёную воду, осторожно промокнула.

— Э-эх… — протянула она. — Не любишь ты, Илья, чистоту. Придётся полюбить.

Он всхлипнул, но не отодвинулся. Жар помогал: сил сопротивляться у него не было.

— Матушка… — прошептал он вдруг. — Я… я живой?

— Живой, — отозвалась Милана, даже не поднимая головы. — И будешь живой, если будешь слушаться. Воду пить будешь?

— Буду… — прошептал он.

— Вот и прекрасно. А то мне тут умершие не нужны, у меня своих проблем хватает.

Мать Ильи, не выдержав, опустилась на колени возле ног сына.

— Баарыня… а вы не… ну… не чарами?

Милана подняла глаза и спокойно ответила:

— Если вам так легче, считайте, что чарами. А по правде — чистой водой, мёдом, чесноком и отваром. И тем, что я знаю, как устроено человеческое тело. Мне одному врачу давно объяснили.

— Какой врач? — удивилась баба. — У нас тут только лекарь городской раз в год бывает.

— Мой, — сказала Милана. — Из другого… города.

Она вовремя прикусила язык, пока не ляпнула «века».

Она промыла рану, пока вода в миске не перестала быть розовой, промокнула сухой холстиной, затем взяла деревянную ложку, достала немного мёдово-чесночной мази. Пахло так, что слёзы выступали на глазах.

— Сейчас будет жарко, — предупредила она. — Но ты парень крепкий. Потерпишь.

Она густо намазала на свежую чистую тряпку мази, приложила к ране, аккуратно прижала.

Илья дернулся всем телом, но только застонал сквозь зубы. Мать схватила Милану за рукав.

— Может, не надо… он же…

— Надо, — твёрдо сказала Милана. — Мёд вытянет заразу, чеснок убьёт, что помельче. Пускай жжёт. Если жжёт — значит, жив.

— Откуда вы это знаете? — прошептала какая-то баба из угла.

— Я слишком много раз смотрела, как люди умирают от того, что этого не сделали, — коротко ответила она.

Она перевязала рану чистой холстиной, туго, но не так, чтобы перекрыть дыхание. Потом подняла взгляд на Акулину, которая стояла бледная, но не отводила глаз.

— Запомнила?

— Да, — хрипло ответила та. — Чистая вода. Соль. Мёд. Чеснок. Не трогать грязными руками. Не класть сало. Не класть паутину.

— Молодец, — кивнула Милана. — Будешь повторять это всем, кто сунет в рану куриную лапу.

Она взяла горшок с отваром, налила в кружку, остудила, подула.

— Теперь пить. Понемногу. Часто. Губы смочить. Языком пощупай. Да, горько. Зато будешь живой и некрасивый.

— Я и так… не очень… — выдохнул Илья, но губы уже шевельнулись в слабой улыбке.

— Это мы поправим, — буркнула Милана. — Я тут с одной зелёной мазью уже познакомилась. По сравнению с ней ты — красавец.

Пелагея, стоявшая в дверях, смотрела широко распахнутыми глазами. Для неё всё это было… чудом. Не таким, как в сказках, где волшебники машут руками, и люди взлетают. А другим: когда мать, которая ещё недавно кричала, била и швыряла в неё всё, что под руку попадётся, теперь спокойно и твёрдо прикасается к чужой ране, не брезгует, не морщится, шутит, заставляет всех не паниковать.

«Господи… — подумала девочка, сжимая в пальцах деревянную куклу. — Если ты есть… пожалуйста, не забирай её обратно. Я буду молиться, буду… всё что скажешь… только оставь мне эту маменьку. Она… светлая».

* * *

К тому времени, как Милана закончила все манипуляции, в избе стало тихо. Женщины перестали шептаться, мать Ильи уже не выла, а только иногда всхлипывала, поправляя сыну волосы. Акулина смотрела на барыню так, будто та только что спустила с небес новую книгу знаний.

— Так, — сказала Милана, выпрямляясь. Спина хрустнула, как старая доска, но она только поморщилась. — Дальше. Каждые полчаса — отвар. Понемножку. Губы не должны быть сухими. Лоб — прохладной тряпкой, но не ледяной. И особенно: никому не лезть к ране с руками. Хотите потрогать — идите трогайте собственные носы.

Бабы хихикнули, нервно, но уже более расслабленно.

— Баарыня… — робко подала голос мать Ильи. — А можно я вам что… принесу? Яиц, молока, платок новый… вы ж нам сына спасаете.

Милана махнула рукой.

— Принесёте мне лучше чистой холстины. Много. И мыло, если найдёте. А если нет — золу. Будем варить своё. Мне не подарки нужны. Мне нужна армия против грязи.

— Армия… — восхищённо повторила Акулина.

— Вот именно, — кивнула Милана. — Я вам всё ещё не говорила? У нас война. Не с соседями, не с князем. С гнилью, лихорадкой, вшами и вонью. И знаете что? Мы эту войну выиграем. Потому что у нас есть баня, мёд, чеснок и Домна с кочергой.

* * *

Когда они вышли из избы, воздух показался необычно свежим, почти прозрачным. Хотя пахло всё тем же: дым, земля, коровы, капуста. Но теперь в этом запахе не было того тяжёлого комка страха, который обычно висит над домом, где кто-то умирает.

— Баарыня… — робко начала Акулина, шагая рядом. — А он… вы правда думаете, что он поправится?

Милана задумалась. Внутри неё, на глубине, притаилась привычная осторожность: «Не обещай. Нельзя. Жизнь любит ломать обещания». Но рядом шла девица с глазами, полными надежды, а за их спинами мать Ильи смотрела им вслед так, будто держалась за них своей последней мыслью.

— Я думаю, что у него хороший шанс, — сказала она. — Если не увидит вокруг себя очередной кусок сала.

Акулина фыркнула.

— Я не дам, — пообещала она. — Я как увижу, сразу как крикну…

— Только не на больного, — остановила её Милана. — Крикни на тех, кто с салом. А Илье — тишина. Ему сейчас нужно спать.

Они шли к усадьбе, и Милана чувствовала, как внутри странным образом… легчает. Как после удачно отработанного вызова, когда пациент жив, стабилен, подключён к капельнице, и ты уже везёшь его в стационар, зная, что дальше —