Пещера - Геннадий Петрович Авласенко

ты умирал!

Ты умирал,

но снова воскрешён.

Что ж ты не рад?

Но нет креста,

и не было креста!

Оставлен крест!

Ты умирал

под именем Христа,

Но вновь воскрес!

Ты уходил

сквозь прошлое во тьму,

ты был распят.

Ты понимал,

как плохо одному,

когда все спят.

А боль чиста!

А ненависть чиста!

Любовь чиста!

А вдаль глядят

с распятого креста

глаза Христа!

Глядят,

всю боль Земли,

всю кровь Земли

закрыв собой…

Глядят,

чтоб люди к звёздам донесли

земную боль…

* * *

Когда я открыл глаза, было уже совсем светло. Лерка спала, тихонько посапывая на моём левом плече, тёплая и уютная, и мне здорово не хотелось её будить. Осторожно повернув голову, я посмотрел в сторону входа.

Естественно, костёр наш уже и не дымился даже. Так что вход в пещеру был совершенно свободен, и я даже удивился, отчего это нас до сих пор никто не обнаружил и не сожрал.

Говорят, дуракам везёт.

Но, как бы там ни было, а нужно было вставать. Ибо даже дуракам не стоит особо полагаться на одно лишь дурацкое своё везение.

Мне жалко было будить Лерку, но что поделаешь…

– Лерка! – тихо шепчу я ей в самое ухо. – Просыпайся, соня!

Лерка что-то сонно забормотала… что-то совершенно даже невнятное и лишь ещё крепче прижалась к моему плечу. Она продолжала спать, а я всё смотрел не отрываясь на незащищённый наш вход, и всё казалось мне, что вот-вот должна появиться там кошмарная башка какой-нибудь очередной саблезубой сволочи…

– Надо вставать, маленькая!

– Что, уже?

Лерка открыла глаза и, приподнявшись на локте, самым первым делом улыбнулась мне, на что я ответил своей лучезарно-вымученной улыбкой. Потом она принялась внимательно рассматривать меня с ног, как говорится, до самой макушки.

– Дырку протрёшь, – сказал я и, слегка приподняв голову, осторожно поцеловал её в грудь, прямо в маленький коричневый сосок. Потом, подумав немного, повторил то же самое с его соседом. Чтоб не обидно было.

– Ох, Санечка!

Лерка прижалась щекой к моей груди, да и замерла в таком положении. Я тоже замер, бережно обхватив её обеими руками… и так мы лежали долго-долго, целую вечность и ещё немножко…

Но вставать было просто необходимо, и Лерка не меньше моего это понимала.

– Встаём, Санечка! – вздохнула она. – Всё это слишком хорошо, чтобы продолжаться вечно. Тем более, что время уже…

Засунув руку в карман чёрной своей курточки, которая всю ночь исполняла для нас роль некой импровизированной подушки, Лерка вытаскивает оттуда массивные золотые часы, которые вдруг показались мне удивительно знакомыми.

– Дай-ка!

Я беру часы и начинаю внимательно их рассматривать со всех сторон.

Так и есть. Я нисколечко не ошибся. Часы эти я распознал бы из тысяч подобных, ибо сам, полгода назад подарил их Витьке на «день варенья». Вот же и надпись: «Виктору от Александра». И дата, и всё, как полагается…

Надпись эту мы вдвоём с батей старательно гравировали несколько вечеров подряд. Вернее, гравировал батя… я же был, как говорится, на мелком подхвате. И вышло на удивление неплохо, хорошо даже, можно сказать, вышло…

– Откуда они у тебя?

– Часы? – переспрашивает Лерка. – Ты про часы спрашиваешь?

– Это Витька забыл?

Некоторое время Лерка удивлённо смотрит на меня. Потом несколько недоуменно пожимает плечами.

– Я их в пещере нашла.

– Ну, правильно! – Я всё ещё верчу часы в руках. – В пещере. Это Витька их тут оставил… это его часы…

– Да нет же, ты не понял! – говорит Лерка, забирая у меня часы. – Это не здесь. Это ещё в той пещере, тогда ещё. Ну, помнишь, возле скелетов?

– Погоди! – я хватаю Лерку за руку. – Ты хочешь сказать…

– Ну да! Я их там и нашла тогда. Помнишь, я ещё хотела тебе показать, но ты тогда такой злючкой был. Я просто сунула их в карман, сунула да и забыла. Не до того была. А на днях полезла зачем-то в карман и… Что с тобой, Санечка? Тебе плохо?

– Так… – проговорил я, с трудом переваривая, вернее, пытаясь переварить только что услышанное. – Выходит, они всё-таки нашли ту пещеру…

– Кто? – не зразу понимает Лерка, потом как-то разом бледнеет. – Ты хочешь сказать, что те два скелета…

Я ничего её не отвечаю. Вместо этого я пытаюсь представить себе, как бредут сквозь промозглую непроницаемую тьму вечной ночи два обречённых уже на смерть человека. Как они спотыкаются, падают, поднимаются вновь. И вновь бредут, и вновь падают, и вновь поднимаются… Ещё не зная, что обречены, и уже догадываясь об этом…

О, Господи! Я простил им всё, я сразу же простил им всё, их страшная кончина всё перечеркнула. Она буквально потрясла меня, хоть, казалось, ничего уже не в состоянии сделать это…

А, может… может, они ещё живы?

Они живы, если ещё живы, и всё равно уже обречены…

О, Господи, если ты есть, почему ты так жесток, Господи?!

– Санечка!

Лерка робко дотронулась до моего плеча.

– Санечка, а разве такое возможно?

– Что, маленькая? – очнулся я от тягостных своих раздумий. – Ты что-то спросила?

– Я говорю: разве такое возможно? Ну, то, чтобы они… Они ведь тогда тоже стояли рядом с нами. И смотрели. На скелеты эти самые. Так что же, выходит, что они тогда на собственные свои скелеты смотрели?

– Выходит, что так.

Лерка тихо вздыхает.

– Они там, мы тут. Какая разница…

Лерка (как и я, впрочем) тоже совершенно отвыкла удивляться, чему бы то ни было.

– Нет, мы сегодня вставать будем? – стараясь поскорее переменить тему разговора, спрашиваю я. – Валерия… не знаю, как по батюшке…

– Александровна.

– Так вот, Валерия Александровна, – произношу я как можно более строгим тоном. – Вставать мы сегодня думаем, али как?

Глаза Лерки озорно блеснули.

– Лучше, конечно, «али как»… но, учитывая…

– Учитывая что? Тревожное внешнее положение?

– А вот и нет! – Лерка весело расхохоталась. – Стану я обращать внимание на подобные мелочи! Учитывая ваши, сэр, возможности, после столь бурно проведённой ночи…

– Ах, вот как! – я сгрёб Лерку в охапку, привлёк к себе. – Сейчас ты узнаешь мои истинные возможности!

– Ноу, ноу, ноу! – Лерка мягко, но решительно высвободилась из моих объятий. – Нихт ферштейн, что в переводе означает: никаких «али как»!

– Ну, во-первых, – сказал я, – «нихт ферштейн» означает нечто совершенно другое…

– А во-вторых? – тут же поинтересовалась Лерка.

– А во-вторых…

Я вновь