Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

Юрий Михайлович Поляков

Совдетство. Книга о светлом прошлом

© Поляков Ю.М.

От автора

Детство – это родина сердца…

Чьи слова? Кажется, мои, хотя, возможно, я их где-то когда-то встретил, затвердил, забыл и теперь вот вспомнил. С возрастом непоправимо мудреешь от пережитого, увиденного и прочитанного.

Иногда из интереса я листаю книги, отмеченные разными премиями. Попадаются сочинения и о детстве, прошедшем в Советском Союзе, в котором мне довелось родиться и мужать. От чтения иных текстов остается ощущение, что будущие литераторы выросли в стране, где их мучали, тиранили, терзали, унижали, пытая мраком безысходного оптимизма, всеобщим школьным обучением, бесплатной медицинской заботой, глумливо-бодрыми пионерскими песнями, сбалансированным питанием и насильственным летним отдыхом. Оказывается, во дворе их нещадно лупили за вдумчивый вид или затейливую фамилию. Наверное, родившись чернокожими работягами в колониальном Конго, эти авторы были бы намного счастливее…

Если верить этим недобросовестным фантазерам, в те жуткие годы, озадачив учителя неправильным вопросом про светлое будущее всего человечества – коммунизм, можно было остаться на второй год или даже угодить в колонию для малолетних преступников. Ну а тех вольнодумцев, кто отказывался ходить в уборную строем с песней, ждал пожизненный волчий билет. Особенно страдали, как выясняется теперь, дети, прозябавшие в высших слоях советского общества. Страшные темные дела творились в просторных цековских квартирах, на академических дачах и в зловещих артеках. Возможно, так оно там и было… Не знаю, не посещал… Кстати, по моим наблюдениям, тем, кто не любит свое советское детство, и нынешняя наша Россия категорически не нравится. Такая закономерность…

А вот у меня, выросшего в заводском общежитии Маргаринового завода, от советского детства и отрочества остались совсем иные впечатления, если и не радужные, то вполне добрые и светлые. Об этом мой прозаический цикл, который я пишу на протяжении последних пяти лет. Пишу с трепетом, погружаясь сердцем в живую воду памяти, извлекая из глубин сознания милые мелочи минувшего, перебирая забытые словечки ушедшей эпохи, стараясь воплотить в языке тот далекий, утраченный мир, который исчез навсегда вместе с Советским Союзом – со страной, где, устремляясь в будущее, так любили для скорости сокращать длинноты: не ликвидация безграмотности, а ликбез, не коллективное хозяйство, а колхоз, не коммунистический союз молодежи, а комсомол, не районный комитет, а райком, не юный натуралист, а юннат, не детский сад, а детсад… Так придумалось название цикла – «Совдетство. Книга о светлом прошлом».

Сознаюсь, это очень непросто – воссоздавать былое: многое забылось, исказилось, покрылось домыслами, а что-то преобразилось под поздними впечатлениями до неузнаваемости. Мне очень помогли в моих «поисках утраченного времени» читатели, щедро делившиеся в письмах своими мыслями, наблюдениями, воспоминаниями, они замечали в моем тексте неточности, подсказывали забытые детали, подробности давней эпохи… Некоторые письма я с благодарностью цитирую в конце этого издания…

Вы держите в руках том, куда вошли все три части «Совдетства», выходившие ранее. Но, по сути, перед вами новая редакция «Книги о светлом прошлом», исправленная и дополненная автором с учетом читательских советов. Это издание приурочено к моему 70-летию, и, наверное, логично было бы радостно, по-пионерски, в духе описываемого времени рапортовать о завершении трилогии: любила незабвенная советская власть приурочивать трудовые подвиги к круглым датам. Но я, наоборот, пользуясь случаем, хочу сообщить, что работаю сейчас над четвертой книгой, посвященной школьный жизни моего героя – Юры Полуякова… Надеюсь не разочаровать моего требовательного читателя.

Юрий ПОЛЯКОВ

Переделкино, 19 мая 2024 года

Совдетство. Книга о светлом прошлом

Пцыроха. Рассказ

Я проснулся до будильника и лежу с закрытыми глазами. Тимофеич допоздна слушал футбол и забыл выключить «шляпу». Это у него бывает, потому что в полночь, сразу после гимна, радиоточка замолкает сама собой. А вот по транзистору, крутя колесико, можно хоть до утра ловить чужую, вихляющую музыку, которую дядя Юра Батурин, по прозвищу Башашкин, называет джазом. А еще можно поймать иностранное бормотание, даже китайское, похожее на смешное кошачье мурлыканье.

Утро тоже начинается с гимна. Сперва слышится мерное пощелкивание, словно на патефон поставили треснувшую пластинку. Потом комнату заполняет кипящий мотив нашей Родины – страны с ритмичным именем СССР и гербом, похожим на мяч, влетевший между хлебных снопов. Летом на Волге мы с деревенскими играли в футбол, сложив ворота из вязанок ржи, забытых в поле колхозниками. Однажды мяч упал в воду, его понесло течением и выбросило на песок, когда прошел, ухая винтом, большой белый теплоход.

Я лежу в темноте, слушая гимн. Музыка вскипает и накатывает торжественными волнами, высокими, как от четырехпалубного «Валерия Чкалова». Я думаю о Шуре Казаковой. Сегодня она должна вернуться в класс: ее отправляли на целую четверть лечиться в «лесную школу». Что-то с легкими. Об этом сообщила в конце урока Ольга Владимировна и странно на меня посмотрела. С Шурой мы целый год сидели за одной партой, и когда ее увезли, мне стало так скучно, что я неделю не ходил на занятия. Сказал: кружится голова, а в глазах роятся мухи, как у бабушки.

– Черные? – уточнила участковая врачиха Скорнякова, срочно вызванная ко мне на помощь.

– Белые мухи, – на всякий случай соврал я: индейский вождь Одинокий Бизон так называл снежинки.

– Странно, – задумалась она, поглаживая свои редкие усики. – Надо сдать анализы. И питаться лучше! Мамаша, ну что это такое? Ребра – как стиральная доска! Рыбий жир – срочно!

Лучше бы я подвернул ногу! Родители мне, конечно, сразу поверили, а бабушка Аня даже обрадовалась:

– Вот! Я вам давно говорила: малокровие. Лидка, ясное дело, рот открыла – все забыла. А ты-то, сынок, куда смотришь! – упрекнула она Тимофеича. – Гляньте, краше в гроб кладут!

Это, разумеется, неправда: грузчик Шутов со второго этажа выглядел гораздо хуже меня. Когда соседи прощались с ним во дворе общежития, нас, детей, к гробу близко не подпускали, но я успел увидеть сквозь толпу мертвое накренившееся лицо. Оно было серо-синего цвета, как мой испорченный свитер. Рассмотрел я и его сцепленные руки, которые он на себя наложил. Ужас!

Услышав про усиленное питание, Лида тут же сбегала в аптеку за рыбьим жиром и гематогеном, отдаленно напоминающим шоколад, по пути зашла в гастроном на Бакунинской, где купила черный кубик паюсной икры и сто граммов севрюги, нарезанной тонкими, как промокашка,