Дневник переводчика Посольского приказа Кристофа Боуша (1654-1664). Перевод, комментарии, немецкий оригинал - Олег Владимирович Русаковский

Ознакомительный фрагмент«Дневника» основана на личных наблюдениях, его автор также пользовался разнообразными устными и письменными источниками. В пересказе слухов он был достаточно осторожен, и очевидно ложные сообщения в его тексте, такие как уже упоминавшийся рассказ о казни ребенка за «игру в царя» (л. 20 об.) или известие о не имевшем в действительности места восстании в Астрахани в 1663 г. (л. 113 об.), довольно редки. Обращает на себя внимание и аккуратность нашего автора в работе с количественными данными. В большинстве случаев приводимые им сведения о численности войск, если только речь не идет о плохо поддававшихся исчислению, а потому вызывавших чрезмерный страх войсках крымского хана, не слишком сильно отклоняются от подсчетов современных историков. Точен автор также в оценках расстояний и, по всей видимости, в сведениях о ценах и изменении стоимости монеты.

В ходе своей службы в Посольском приказе Боуш постоянно имел дело с разного рода дипломатической корреспонденцией. «Дневник» почти на каждой странице обнаруживает следы подобной повседневной работы. В особенности она очевидна в записях за последний, 1664 год, в которых неоднократно пересказывается переписка между русскими и польскими послами. Упоминает автор «Дневника» и некие «книги», т. е. рукописные, а возможно, и печатные сборники, содержавшие государственные договоры и иные правовые тексты, к которым послы с обеих сторон апеллировали в ходе переговоров (л. 162). Помимо «книг», в «Дневнике» используются «известия» (Zeitungen), устные и письменные, которые получал Посольский приказ в Москве или русские представители на посольских съездах.

Сведения из Западной Европы в «Дневнике» подвергались некоторому отбору. В тексте упоминаются события, прямо или косвенно влиявшие на ход русско-польского конфликта. Так, о противостоянии Дании и Швеции в рамках Северной войны 1655–1660 гг. говорится достаточно подробно, включая упоминания военных действий в Голштинии и Померании и даже маневров английского и голландского флотов в Северном море (л. 72 об.). Неудивительно, что единственным немецким князем, который неизменно пользуется вниманием автора, остается курфюрст Бранденбургский Фридрих Вильгельм, игравший важную роль в шведско-польской войне 1655–1660 гг. В остальном же события в Священной Римской империи германской нации не интересуют автора «Дневника», если не считать короткого сообщения о вторжении в чешские земли турецких и татарских войск в 1663 г. (л. 134–134 об.). Подробный рассказ о переговорах русских бояр с английским послом графом Карлайлом в Москве в 1664 г. по необходимости включает в себя некоторые пассажи, касающиеся недавней истории Англии, но очевидно, что тема эта автору не близка. О романской Европе – Франции, Италии и Испании, событиями в которых Посольский приказ не занимался в повседневном режиме, – в «Дневнике» не говорится вовсе. Сообщения же источника об исламских странах ограничиваются краткими упоминаниями о приезде в Москву крымских и персидских послов, а также рассказами о походах крымских и османских войск против России и земель Габсбургов.

Сложнее обстоит дело со свидетельствами, которые автор «Дневника» мог собрать в личных разговорах. Разумеется, в жалобах автора на обесценивание приказных окладов вследствие распространения медных денег в начале 1660-х годов можно усмотреть не только его личное недовольство, но и выражение некоторого совокупного мнения коллег. К огорчению историка, «Дневник» почти ничего не сообщает о событиях внутри Посольского приказа, если не считать предельно краткой заметки об опале Алмаза Иванова в связи с ратификацией Кардисского мира 1661 г. (л. 118–118 об.). В остальном же Боуш избегает упоминать своих сослуживцев, в особенности умалчивая о деятельности переводчиков и называя последних по имени только в тех случаях, когда они входили в официальный штат посольств или выполняли самостоятельные миссии за рубежом в качестве гонцов и посланников. Едва ли, впрочем, на основании подобных умолчаний можно сделать вывод о характере отношений автора «Дневника» с коллегами. Верно лишь, что он или не получал от них сведений об их работе или по каким-то причинам предпочел скрыть этот факт от читателя.

Хотя структура «Дневника», его основные темы и диапазон использованных источников на протяжении десяти лет оставались неизменными, нельзя не отметить некоторую интеллектуальную эволюцию автора. О смягчении критики в адрес «московитов» и отказе от самого этого экзоэтнонима уже говорилось. Еще более значимо изменение характера изложения в «Дневнике» дипломатических переговоров. В первые годы автор занят преимущественно формальной стороной происходящего, уделяя первостепенное внимание вопросам церемониала и титулатуры. Рассказ о первом в жизни автора посольском съезде под Вильной в 1656 г. кажется по сравнению с русскими и польскими источниками несколько плоским, отражающим внешние проявления дипломатической борьбы. Сообщение о переговорах в Дуровичах восемь лет спустя, напротив, детально воспроизводит аргументацию обеих сторон по ключевым вопросам о границах, причинах войны и перспективах выхода из нее. Вероятно, по мере накопления автором опыта рос у него и интерес ко все более подробному и вдумчивому анализу дипломатических хитросплетений – не случайно описание событий 1664 г. занимает около трети всего объема «Дневника».

«Дневник» в поисках читателя

Каковы же были причины, заставившие Боуша в 1654 г. взяться за перо и не прекращать своей тайной работы в течение как минимум десяти лет, за которые сохранились записи, а по всей вероятности, и большего времени, возможно, вплоть до самой смерти в конце 1667 г.? Конечно, отчасти его поведение, вероятно, объяснялось внутренней потребностью. Написание подобного рода текста могло стать способом переживания травмы, нанесенной пленом и последующей службой в чужой стране врагам тех, кого автор считал «своим» сообществом. Обратим, однако, внимание на то, что «Дневник», по крайней мере в некоторых своих фрагментах, ориентирован на стороннего читателя, не вполне знакомого с московскими реалиями, как, например, в авторском комментарии о погребальных обычаях русских (л. 64). Многочисленные русские и польские наименования придворных, военных и государственных должностей, равно как и географические названия, однако, остаются без подобных пояснений – то ли вследствие небрежности автора, то ли из-за того, что предполагаемый читатель не должен был испытывать сложности при их понимании.

По своему содержанию и стилистическим особенностям «Дневник» довольно плохо соотносится с современными ему европейскими, и в частности немецкими, источниками личного происхождения[139]. Хотя повествование в них и ведется от первого лица, их авторы, как правило, встроены в более широкие структуры воспроизводства коллективной памяти внутри семьи, рода, сельской или городской общины или же определенной корпорации – будь то монастырь или воинская часть. Текст Боуша в этом смысле имеет мало общего с современными ему немецкими образчиками дневникового или мемуарного жанра. Ничто не указывает на то, что автор рассчитывал передать свои записи детям или иным способом сохранить в семье. Нет никаких свидетельств того, что дети Боуша от его русской жены знали немецкий и имели бы желание и возможности для чтения такого рода.

Потенциальный читатель «Дневника» мог быть иностранцем, неплохо ориентировавшимся в русском контексте. В XVII в. зафиксированы несколько случаев, когда переводчики Посольского приказа тайно передавали сведения, полученные ими по служебной надобности, иностранным послам или резидентам[140]. В отношении Боуша подобные подозрения неизвестны, хотя многие страницы «Дневника» и выглядят как подборка информации для передачи за рубеж. Против такого предположения, однако, есть как минимум два аргумента. Во-первых, в «Дневнике» пропущены некоторые важные эпизоды карьеры Боуша, как, например, уже упоминавшееся посещение царских покоев в качестве толмача немецких докторов. В этом отношении бросается в глаза контраст между «Дневником» и современными ему записками сослуживца Боуша по Посольскому приказу подьячего Григория Карповича Котошихина, который, работая по заказу шведского правительства, не скупился на подробности внутренней жизни московского двора[141]. Во-вторых, многие части «Дневника», особенно в «Дополнениях», выходят далеко за пределы простой фиксации событий и предлагают читателю почти художественное повествование, законченное композиционно и стилистически, но вторичное по отношению к иным источникам, зачастую иностранного происхождения.

Автор «Дневника», по крайней мере с определенного момента, не просто собирал сведения, относящиеся к внешней политике России, но и составлял рассчитанную на относительно широкого читателя историю войны России и Речи Посполитой. Его текст сочетает в себе черты сразу нескольких типов исторического повествования раннего Нового времени. Дневниковая форма и структура отдельных подневных записей восходят к официальным дипломатическим отчетам, равно распространенным в немецкой, польской и – в качестве важного составного элемента статейных списков – русской политической культуре XVII столетия. В Речи Посполитой подобные записи могли включаться в личные дневники или стилизованные под них переработанные позднее отчеты отдельных дипломатов, которые, выступая в качестве частных лиц, добавляли к официальным сведениям собственные впечатления[142]. Наконец, «Дневник», в особенности в «Дополнениях», приближается к компилятивным историческим сочинениям, основанным на широком круге источников и предлагавшим панорамное видение истории Европы – таким как, например, многотомное немецкое издание Theatrum Europaeum, выпускавшееся

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---