Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - Мишель Фейбер

Поначалу Хамер, представивший песню под неверным названием «Сад мистера Хардинга» и зачем-то объяснивший, что она посвящена «проявлению доброты к людям», кажется довольно бесперспективным. Но когда он начинает петь, его исполнение оказывается на удивление хорошим. Его голос приятен и мелодичен, и к некоторым словам он добавляет легкую ирландскую интонацию. Его пение берет меня за душу, но иначе, чем пение Табор. Та строчка второго куплета, в которой говорится, что Бог не был достойным садовником, и которая в версии Табор неизменно заставляет меня плакать, здесь совсем меня не трогает. Слова звучат своим чередом, и я думаю, что так оно и будет до конца, и я сочту это исполнение всего лишь милым.

Однако слушатели, собравшиеся в пабе, совершенно очарованы песней и рады бы подпевать, вот только в ней нет припева. Они цепляются за единственные повторяющиеся слова – «того же рода, что мистер Хардинг», – и каждый раз, когда они звучат, к Кену присоединяется все больше голосов. Моя эмоциональная вовлеченность нарастает, и к концу песни у меня в глазах стоят слезы. Они появились не тем путем, что обычно, и я не знаю точно, чему обязан ими – то ли застенчивому участию слушателей, то ли невозмутимому исполнению Кена Хамера, то ли ощущению, что он, вероятно, хороший человек и внес свою лепту в распространение любви, как и мистер Хардинг. А может быть, дело в том, как он произносит «Спасибо» спустя лишь долю секунды после того, как заканчивает петь, и уходит со сцены, не дожидаясь аплодисментов. Как бы то ни было, дело сделано.

Нет возможности это проверить, но, подозреваю, что если бы я оказался в том пабе и никогда раньше не слышал эту песню, она произвела бы на меня более глубокое впечатление, чем в виде ролика на YouTube. Впрочем, исполнение Джун Табор воздействует на меня независимо от способа воспроизведения. Вы могли бы проиграть его мне с дешевого мобильного телефона на людном эскалаторе на железнодорожном вокзале – и я заплакал бы.

°°°

Какая еще музыка оказывает на меня подобное воздействие, вызывая неудержимые водопады слез? Мало какая. Для начала можно дисквалифицировать инструментальные произведения и песни на языках, которых я не понимаю. Мне доводилось сидеть среди людей, открыто плачущих на концертах Брамса, и я никогда не понимал, как так получается. Неужели их настолько захватывает красота его произведений или пиликанье скрипки? Некоторые мелодии напоминают им о первой любви или мертворожденном ребенке? Им хочется поплакать, и билет на концерт дал им повод разрешить себе это? Для меня это загадка.

В моей жизни было время, когда к глазам подступали слезы от песни Вангелиса и Джона Андерсона State of Independence в исполнении Донны Саммер. Быть может, мне отчаянно не хватало той утешительной уверенности в том, что я живой, которая вроде как имелась у Донны. Сегодня эта композиция мне просто нравится, как множество других. Мои глаза остаются сухими.

Еще была песня Сэнди Денни By The Time It Gets Dark в том ее варианте, который попал в бокс-сет Who Knows Where The Time Goes? (и ни в каком другом). Она до сих пор меня слегка трогает, под настроение, но далеко не так, как в 1990‐х, когда я был во власти депрессии.

«И может, к вечеру мы будем смеяться, – поет Сэнди своим тающим нежным контральто. – Вот увидишь / Все изменится / К наступлению темноты» (And maybe, by the evening we’ll be laughing. / Just wait and see / All the changes there’ll be / By the time it gets dark). Я плакал, потому что прекрасно понимал: к наступлению темноты ничего не изменится – у меня все еще будет депрессия. Сэнди с тем же успехом могла быть моей многострадальной женой, поющей для меня и изо всех сил старающейся вытащить из ямы, в которой я оказался.

И поскольку депрессия всегда стремится оправдать свое существование и продолжение, я плакал не только от доброты певицы, но и от осознания того факта, что она утешает себя, что в 1974 году, когда записывалась эта песню, находилась в ужасном состоянии, что позже у нее забрали дочь, и вскоре Сэнди умерла. Так что песня служила «доказательством», что, как бы нам ни хотелось смеяться, смеяться мы не будем, и в конце концов тьма поглотит нас и утащит в ад.

Сейчас мне стыдно за то, как я использовал эту песню. Я не позволял ей быть тем, чем она была. Я использовал ее так, как некоторые люди алкоголь – напиваются, давая себе повод вести себя как попало. Я залпом, взахлеб пил By The Time It Gets Dark, пока не достигал желаемого градуса страданий. Но Сэнди Денни написала эту песню не для того, чтобы я мог упиваться жалостью к себе, и уж конечно, не для того, чтобы кто-то жалел ее.

Десятилетия назад у меня увлажнялись глаза, когда Стив Харли пел о «Титанике», приплывшем в Брайтон, в невероятно пафосной песне Cockney Rebel Tumbling Down. Выдавая желаемое за действительное, я считал, что в этой строчке поется об альтернативной реальности, в которой обреченный корабль благополучно добрался до порта. Когда мой брат Том вспоминает о том, как наша мать его отвергла, и о времени, проведенном в приюте, он пожимает плечами и говорит на нидерландском: Zo was ’t nou eenmaal или ’t was niet anders («Так уж получилось», «ну было и было»). Но если «Титаник» может приплыть в Брайтон, значит, и все остальное можно исправить.

Но что на самом деле означает та строчка? Tumbling Down – это попытка закоса одновременно под Боба Дилана и Дэвида Боуи. За строчкой о «Титанике», приплывшем в Брайтон (Titanic sail into Brighton), следует строчка «стаккато Хэмингуэя, трагическая бравада может пугать» (The Hemingway staccato, the tragic bravado can frighten). Я не имею ни малейшего понятия, что это могло бы означать. Что, если Харли имеет в виду «Титаник» (или какую-то вымышленную его версию), который берет на борт пассажиров из Брайтона, увозя их на верную смерть? Я не уверен. А неуверенность каким-то образом блокирует мои слезные протоки.

°°°

Хоть я и неверующий, меня могут растрогать до слез некоторые христианские песни. Например, композиция Hillsong Worship под названием Awake My Soul с вокалом Брук Лигертвуд. Вероятно, это самая любимая моя песня за последние пять лет, и не только потому, что она шедевр жанра, который презирают критики,