Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павла (Груздева) - Наталья Анатольевна Черных

Дарьюшку за её любовь к паломничествам в Соловецкий монастырь, где она бывала более двадцати раз.Соловецкая ты свет моя дороженька, будто золотом ты посеяна и серебром пересыпана, и дорогим камешком кладена. По Соловецкой-то дорожке течет речка медвяная, бережка-то сахарные. По левую сторонушку тут березки стоят кужнявые, они шелками переиваны и цветами-те все усажены. Да еще по той дорожке стоят липеньки-то зеленыя, они золотом-то поиваны, цветами те все усажены. <…> Как по правую-то сторонушку стоят кресты да все золоченые. Как по Соловецкой-то дороженьке все идут те православныя: все идут да удивляются и крестам все поклоняются. Все идут да потихошеньку, будто по золоту да по серебру, да по хорошему жемчугу. Они идут да медом-те напиваются, сахаром-те насыщаются. Как на каменном на острове стоит церковь соборная, соборная да богомольная. Во церкви да во соборной почивают угодники Зосима, Савватий и Филипп, и Герман. Там монахи да хорошие по лесам расходятся да Богу молятся, все схимники да пустынники…

Как нетороплива цветистая старинная речь, и впрямь словно златом-серебром пересыпанная, повествующая о Соловецком богомолье рабы Божией Дарьюшки! Встретил «худую богомолку» сам «набольший батюшка архимандрит Иларьюшка», стал в своей келье чаем поить из самовара — «курганчика»:

Ну, красное солнышко, мы к обедне сходим, за тебя помолимся, а ты оставайся у меня в келье, пей, ешь и Богу молись.

«Стала богомолоцка из курганчика цедить — вода потекла. Богомолоцка испугалась, завернуть-то не умеет, а вода-то течет да течет. Не знает, за что хватиться: подставила с сахаром сахарницу — сахар весь подмочила. Из сахарницы-то воду в трубу вылила, дым — mo пошел во все углы. А курганчик не унимает: вода течет да течет, и со стола-то гудит, и на половицах-то журчит…»

Чем не блаженная Енюшка? Дивное дело: в древней ярославской глубинке, еще хранящей память о битве с татарами ростовского князя Василька и о «шести ханах» — шести русских богатырях, замученных за православную веру, в честь которых и названо было село Шестихино — словно смыкается разорванная связь времен и хранится в нетленной чистоте сокровище старинного православия, несмотря на все репрессии и гонения…

И сама жизнь отца Павла словно переплетается с притчей — не поймешь, где кончается реальность и начинается преданье.

И за трапезой высокопоставленного митрополита Никодима, и на Смоленском кладбище, у часовни Ксении Петербургской, и в церковной своей сторожке рядом с блаженной Енюшкой отец Павел всегда остается самим собой — простым и непостижимо мудрым старцем из затопленного Китеж-града.

Конечно, влияние советского времени настигает его и здесь — то и дело кто-нибудь из своих же церковных или сельских, пишет донос на о. Павла архиерею: такой-де у нас священник — пьет, матерится и паче того, еретик-католик!

«Вызывает меня владыка, — вспоминал отец Павел один из таких случаев доноса. — Прихожу в епархию, владыке в ноги поклонился.

— Ругаешься матом? — спрашивает.

— Ваше преосвященство, преосвященнейший владыка, я ведь каторжанин, одиннадцать лет в лагерях.

— Пьешь? Сколько? Одну стопку, две?

— А сколько нальют. Принесут покойника хоронить на кладбище — как на поминках не выпить, когда угощают!

— Католик? Еретик? — допрашивает владыка. Тут я трижды перекрестился — вот так! — показал отец Павел, как испокон веку крестятся на Руси, — и говорю:

— Слава Богу, православный! Отец православный, мать православная, дед православный и я! Бог был, есть и будет!

— Иди, — говорит владыка. — Будешь на поминках угощаться, за меня стопку выпей.

Этим архиереем, попросившем о. Павла и за него «стопку выпить», был Преосвященнейший владыка Никодим, архиепископ Ярославский и Ростовский.

А покойника принесут — в церковь не заносят: партийный. Сразу на кладбище.

— Отец Павел, отпеть бы!

— Пойдешь отпевать, — говорит батюшка, — стопку нальют. Как отказаться? А где стопка, там и две. А закусить нечем. Выпьешь, бородой утрешься — и всё.

За многолетнее свое служение в Троицком храме стольких сельчан похоронил и отпел отец Павел!

«Мы как-то сидели с ним, посчитали, — вспоминал сосед о. Павла, — пока он служил в Верхне-Никульском, похоронил и отпел в церкви 120 жителей села. Прямо по домам всех перечисляли, кто умер».

Конечно,