«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

– Когда-то у нас была инициатива! Теперь у нас нет даже отсутствия инициативы?

– А я хочу феодализма: сидишь, напротив и замок в плющах, а ты сидишь напротив и кормишь грудью барскую суку.

– А я люблю портвейн и притирания.

– Что это за притирания такие?

– А это когда уже нет портвейну.

Юродивый: А я смотрю только совместные фильмы: польско-шведские, австро-венгерские, русско-турецкие, татаро-монгольские…

Из нее Лорелея бы хорошая вышла. Лежит в болоте, в чепце, в цветах, и ее, как магнолию, уносит потоком.

Ну и чего ты узнал из этих диссидентов?

«Салонные поэтессы огнедышащие скрипят зубами во сне и… в самом никудышнем смысле этого слова».

(Оба Димитрия о диссидентах.)

– Мое любимое междометие «увы», но я замечаю, что с последнего времени оно становится нецензурным.

– Я же не мешал тебе, когда ты грезил. Вот и ты не мешай мне грезить.

– А то я убью тебя, Митя, ты будешь и мертвый прекрасен. Под небом скользящих созвездий.

(О пришедшем в «сером»). Ну, принц или не принц, мы еще посмотрим. Принц должен быть черным. Черный принц! Он должен быть датским, маленьким и нищим! Остальные принцы не в счет.

– Накажет, накажет тебя Господь, и сегодня же! (Аспазии.)

– Ха-ха! Да как же он меня накажет? Я у себя…

Да, по радио так и сказали: счастливо, евреи, отметить Вам Новый, 3765-й год.

Юродивый (жалуется): В сырости. Завотделом Инесса его туды оттащила. Он говорит: «Как Стеньку бросила в волны эта принцесса персианская».

– Так вот и держись, погода! Пусть завтра вербное воскресенье! Сыпь разную мокрядь на эту землю! Она не стоит Солнца! Так вот и держись, погода! Так вот и стой. Не предвещая ничего хорошего, погода!

– С этими людьми надо не человеческими словами говорить, а вострым-вострым ножиком.

– Дочку назову Пилюля, и вообще как-нибудь так ласково.

Не забыть: как спит Виталик. На посудинах вверх горлышками. А тут ведь и длинные бургундские, и чекушки – для неугасания духа (а некоторые вообще – с отбитыми горлышками).

– Ты, Вася, единственный предмет роскоши, который прошлой осенью не поднялся в цене.

Обо всем лучше всего спросить у Виталика. Он устанавливает связь со всеми: сняв тапочек.

Виталик. Его постоянно спрашивают:

Виталий 〈?〉, позвони такому-то (Андропову, госпоже Тейлор и пр.) – и узнай, который сейчас час. Мы не можем открывать заведения без точных часов.

А кремлевские часы врут… Но тут человек в сером: «Врут кремлевские часы?» Виталик опять за свой тапочек: «Кремлевские часы врут когда ж? Никогда, – говорит, – верьте. Единственным часам верьте».

– А турецкая резня: это когда турки режут или когда режут турок?

(О Вит.) «Он всякую тайну знает, но откроет ее не теперь». Аспазия тоже знает тайну. И тоже всякую и раскроет ее только в 4-м акте.

Лжедмитрий I (к клиентуре, продолжая ерничать и прибаутничать): Много пьете, дорогие товарищи, и честь вам и хвала за это от товарища Бисмарка, Железного канцлера. Он любил повторять: «Бог Всемогущий заботится только о младенцах, пьяницах и американцах».

Лж. II: Придурок-подсобник со второсортной физиономией.

Лж. I: А отсюда – прямо в винный отдел. Там (стоит) толстый Лёва Сальери: с усиками а-ля Бержерак, а в очередь к нему мнутся 40 моцартов.

Лж. I (о стуке за окном): Феноменология духа! Не обращай внимания.

Приснилось однажды милиционеру, что он бабочка. Он весело порхал, делал ноздрями и не знал, что он – милиционер, был счастлив. А проснувшись внезапно, даже удивился, что он совсем не бабочка, а милиционер. И он не знал уже – милиционеру ли снилось, что он бабочка, или бабочке – что она милиционер. – Это ты к чему? и т. п.

– Господь приговорил меня к трем годам душевного потрясения.

Я хотел у своего заведения установить водометы и изваяния, но мне не позволили (не разрешили). Вот какие бюсты я хотел установить (подумать еще): Александра Колчака, мадам Баттерфляй…

(С появлением Мишеля.) Прекратить прием посуды! Олухи. Ну, посудите сами, как в наши времена можно заниматься приемом посуды.

К Каплану обращаются эти в сером: Подсудимый, а скажите.

Вл. Луговской:

Как снежное темя Гиссара,

Совесть его бела,

И ни одна комсомолка

Зарезана им не была.

– Духовной жаждою томим…

– Не давай гортани твоей томиться жаждою (2: 25).

– Со времени смерти Паганини скрипка его лежала в Генуе, и никто не имел права прикоснуться к ней. Первый, кто дерзнул взять ее в руки и сыграть на ней, был скрипач Б. Губерман.

– Они дышат мне в душу чесноком и чечевицею.

– И нашего Омельку убил ихний Михельсон.

Чемберлен: «Иудей же избрал трагическую судьбу, это служит доказательством его величия».

Пророк Исайя: Праздники ваши ненавидит душа моя.

Мы – за идею абсолютного будущего, которое противостоит всей реальности прошлого и настоящего. (По Буберу)

– И кто из вас знает, что Иордан вытекает из Тивериадского озера, впадает в Мертвое море.

Выше всего в человеке ценить непоправимость!

И все это я не проскакал на розовом коне, а шел привычной, подрагивая, и скрипел.

– Ты как-то запала мне в душу, и я больше о тебе не вспоминал.

Хозяин заведения. (Он здесь и ночует.) Вот здесь – мой самый холодный угол, это моя Индигирка, это мой Оймякон.

– Здесь говорят непонятное о понятном. Там – понятное о непонятном.

– Ты что же, зараза, хочешь изменить предначертания судьбы.

(Алиса) – Аспазия.

– Я немножко запоздала? Славик… делал двухчасовой доклад о существе человека.

– Я в чем-то соглашаюсь с Вильямом Шекспиром, но кое в чем и нет.

– Эти дни были для меня насыщены. Насыщены напряженными научными поисками… Почему ты не бываешь в духовных центрах Москвы? Или ты считаешь свою грандиозную палатку единственным духовным центром?

– Эманирует, сидя в гостях, флюиды и метастазы. Другой тоже эманирует, но эманирует трансградиентные корпускулы, за неимением корпускул имманентных.

– Я нахожусь все еще в той стадии, которая уповает.

– Дело не в установках, а в интерполяции.

– Нет, дело в структуре.

– Но мы в науку не подключаемся. Мне думается, к истинности не подключаются ценности, а к ценности подключается истинность. (Осматривал заведение в связи с перекосом пола…)

– А он просто вписался в полукультуру.

– В момент творчества я только медиум высших сил. – Мое головокружение от ее успехов. – И страсть к чему-то нездешнему, зыбкому к чему-то, коленно-локтевому.

Правый католик, но почти не Мур.

Ну, что же, большевизм – это атмосферическое явление, и относиться к нему следует как ко всякому явлению атмосферическому.

А для этого необходимо соединение крайней глубины с крайней бестактностью.

Величайший образец – Иисус. Верх неповерхностности и вершина бестактности.

Что ж, надо еще подумать, для каких целей в 40-х годах Господь обделил нас поражением.

Как говорил Гладстон своему приятелю Дизраэли:

«О! Это будет не скоро! Когда птички полетят и французы образумятся».

– И набожность должна быть одаренной.

– А у него она не глубока, а упряма (читает молитвы, как кондуктор объявляет остановки).

Покойный папа Павел VI называл это «кризисом послушания».

Несостоятельность и слабость человека.

Рефлекс антиклерикализма – тоже.

«Преступление против Бога и человека» – Павел VI.

– Для этого ты слишком лучезарен. —

Об атеизме: «Из тезиса, предназначенного для нескольких спекулятивных умов, он стал мифом толпы».

«Извращенное издевательство над наиболее обязательными очевидностями» (прелаты вселенной собора).

По Карсавину: «Мир – результат Самоограничения Бога».

– Следует вести себя удовлетворительно.

Отлично себя вести нехорошо и греховно.

Когда Господь прибирает нас к рукам – против него нечего возразить. Когда человек – это еще куда ни шло. Но когда Эти!..

ОН-то есть, ОН жив, а вот мы – неизвестно, есть ли мы и живы ли?

– Противоречит или не противоречит это духу Писания?

– Как бы то ни было, единственный раз Россию возглавил католик, целых 11 месяцев. (Лжедм. 1605–1606).

– Ну, я уважаю немоту, если она высокоторжественна.

И чего стоит мир, если над ним не тяготеет ни одно проклятие.

4-й акт кончается. Ну что ж! к барьеру!

Стало быть, к барьеру!

– Просклоняй слово «стена».

Начинает спрягать:

Я – ткну и развалюсь,

Ты – ткни и развалишься,

Она – ткни и развалится.