Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин

— Что, папортн… папоротник искать будем? — натужно улыбаясь, спросил я.

— Конечно! — совсем не натужной, но очень нехорошей улыбкой ответила мне бывшая подруга Лёни Гольденмауэра.

— Но сейчас не полночь? — ещё сопротивлялся я.

— Милый, ты забыл о переводе времени.

Я уже стал милым, а значит, от неприятностей было не отвертеться.

Достал я снова табак и трубку, табак был хороший, ароматный, но спутница моя вдруг чихнула так сильно, что присела на корточки. Эхо отозвалось будто бы во всём лесу, чихнуло сбоку, сзади, где-то далеко впереди.

Я устыдился, но всё-таки закурил.

И мне показалось, что стою я не в пустынном лесу, пусть даже и с красивой голой бабой рядом, а на вокзале — потому что всё копошится вокруг меня, рассматривает, и понял тогда, как ужасно, видать, обжиматься и пихаться на Красной площади — действительно замучают советами.

— Бу-бу-бу, — доносилось из-под пня.

— Э-эээ-эээ-э… — блеяло с макушки берёзы.

Высунулись, казалось, какие-то лица и морды из кустов и высокой травы. Да что там лица — хари какие-то просунулись отовсюду — огромные, страшные. И увидел я впереди свет, и пошёл на него, спотыкаясь и дыша тяжело и хрипло.

— Не рыдай мене мати, — печально сказала мосластая. — Мать моя…

Я с удивлением понял, что совершенно не знаю, как её зовут по имени.

— Кто мать твоя?

— Мать — сыра земля. Вот образованный человек, а таких вещей не знаете. Вот вы ведь писатель? А скажите, как правильно говорить: папортник или папоротник?

Язык застрял у меня во рту.

— Прп… Парпртк… Парпортнк…

Я ещё что-то добавил, но уже совсем неслышно.

И тут тонкий луч ударил мне в глаза, кто-то светил в лицо, будто ночная стража. Светляком-мутантом горела в траве яркая звезда. Я протянул руку, дёрнул, за светлячком потянулся стебель… И вот в руке остался у меня мокрый бархатный цветок. Сразу же зашептало, заголосило всё вокруг — точно как на Красной площади в час минувших парадов. Рыкнуло, покатилось по рядам тысяч существ какое-то неприличное слово, забормотала своё трава, вторили ей камни и кусты. И я познал их языки, но, к несчастью, одновременно я узнал столько всего о своей неустроенной жизни, что впору было попросить осину склонить пониже ветку и выпростать ремень из штанов.

Говор не умолкал, слышны были разговоры и живых и мёртвых, копошился какой-то Бобик под землёй, уныло и скучно ругались мертвецы на недавнем кладбище — что лучше: иметь крест в ногах или в изголовье, рассказывала свою историю селёдочная голова, неизвестно на что жаловался бараний шашлык, и мёртвый кролик бормотал что-то: хню-хню, хрр, хню-хню — то ли он вспоминал о поре любви, то ли о сочном корме, но в голосе его уже не было смертного ужаса. Ужас был во мне, он наполнил меня и приподымал вверх, как воздушный шар.

В этот момент женщина положила руки мне на плечи. Она обняла меня всего, её губы были везде, трогательная ямочка на позатыльнике выжимала у меня слезу, и я с удивлением увидел, что моё естество оказалось напряжено. Да и она сильно удивилась моей сексуальной силе, даря мне горячие поцелуи в лоб и лицо. Было видно, что она обожала секс и не ограничивалась никакими рамками, но от её тела пахло чистотой и страстью одновременно. Нежно вскрикнув, она стала смыкать свои руки у меня на спине, экстатически повизгивая. Иногда она наклонялась вперёд, потираясь своими упругими арбузными грудями о мои и одаривая мои лицо и губы поцелуями благодарности и надежды. По всему было видно, что к ней пришёл прилив страстного желания соития и что она заметно нервирует от желания. Я был безумно возбуждён от её интимных вздохов наслаждения, как и от приятного ощущения обволакивания мягкими тканями. От всего этого я быстро потерял контроль, что меня насторожило.

"Лолита, Лорка, Лорелея", — пронеслось у меня в голове…

Извините, если кого обидел.

24 июня 2010

История про Твардовского

О, кстати, я тоже написал про Твардовского (это я читаю приваловскую статью). Вот, собственно, она. Для тех, кому читать неинтересно, там о Твардовском "минус война".

Извините, если кого обидел.

24 июня 2010

История про Хроноскоп на Малой Лубянке

…Ваня заметно нервничал. Мы довольно долго простояли в пробке на Мясницкой, и вот он, наконец, резко свернул вправо и въехал во двор. Я сразу узнал это место — лет шесть я ходил сюда на службу. Только я хотел сказать Ване, что место тут гиблое, вряд ли тут проедешь насквозь, как нам навстречу вырулил чёрный блестящий автомобиль.

"Ба! Да это новый владелец "Непреклонной газеты!"" — сообразил я, но Ваня не обратил на знаменитость никакого внимания.

Он вылез из машины, прихватив портфель, и потрусил мимо, щёлкнув пальцами перед притихшими автомобилистами. Мы пробежали мимо странной скульптуры на углу, что глядела на нас полудюжиной губастых индейских лиц — магического артефакта, изготовленного скульптором Трофимовичем. Лица смотрели на нас неодобрительно, и, казалось, шевелили губами.

Затем мы свернули в бок, перемахнули через Милютинский переулок, и тут Ваня сбавил шаг, вытащил из кармана старинные часы-луковицу и выдохнул:

— Успели.

Перед нами, между окнами второго этажа торчали солнечные часы. Их плоскость одним краем была вдавлена в стену, и я сразу стал щурить глаза, стараясь прочитать надпись. Удивительно, что я несколько лет ходил этими дворами, но, разглядывая костёл Святого Людовика, никогда не догадывался посмотреть в противоположную сторону. Вообще, человек, возвращающийся с работы, редко задирает голову. В глазах плескался пот, и я, помучившись спросил:

— А что это там написано? В смысле по-латыни?

Ваня посмотрел на меня скорбно: — Это молитва страждущего, когда он унывает и изливает перед Господом печаль свою. Сто первый псалом, двенадцатая строка: "Dies mei sicut umbra declinaverunt, et ego sicut fŒnum arui". Иначе говоря: "Дни мои — как уклоняющаяся тень, и я иссох, как трава". Уклоняющаяся тень — то, что движется в Хроноскопе.

— В солнечные часах, что ли?

— В Хроноскопе, тебе говорю. Но в восемнадцатом веке, когда Хроноскоп устанавливали, тут не было высоких домов, поэтому он неправильно работает. То есть, работает-то он правильно, но нужно уметь вводить поправки. На Брюсовом доме календарь вовсе зачистили, чтобы он не наливался кровью перед войнами и революциями, а вышло всё равно по-брюсову. А тут и вовсе побоялись, для себя приберегли. Когда у нас началось, так сказать отступление от ленинских норм, некоторые посвящённые приходили сюда,