Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

19//24

Разошлись за полночь. Губернатор пошел провожать городского голову… Сияла звезда. Ночь была волшебна. На Второй Советской продолжался спор губернатора с городским головой. — Спор Чарушникова с Дядьевым и особенно угроза мнимого губернатора посадить оппонента «в тюремный замок» напоминает об угрозах городничего почтмейстеру после отъезда Хлестакова («Я вас под арест… я в самую Сибирь законопачу…»). Разговор на улице хорошо соответствует наблюдениям о «старом русском споре» в очерке М. Кольцова:

«Спор вспыхивал, катился густой лавой, потом растекался жиденькими ручейками, загибался узлами. Спорщики, по мере времени и выпитых рюмок, теряли нить, заговаривались, но все спорили, стуча вилками по столу, выхаркивая слова через кусок еды во рту. Спор долго догорал и тогда, когда уже все было истреблено на столе. Он тлел и тогда, когда гости уже одевались в сенях. Он вновь вспыхивал на улице среди уходящих, и они… долго провожая друг друга, все спорили и доспаривали на морозе в подворотнях, пока последний, оставшийся одиноким спорщик не смотрел очумело на белый рассвет и не кидался, подобрав полы, бежать домой» [Как мы веселимся // М. Кольцов, Конец, конец скуке мира].

Примечания к комментариям

1 [к 19//13]. В этом столь обильном «цветками» году «Сатирикон» дает обложку с карикатурой А. Юнгера «Русская Офелия (вольное подражание монологу Офелии)». На рисунке — Смерть, шагающая по городу с венком на черепе и охапкой цветов и колосьев в руках, увешанная ящиками для подаяний с надписями: «Колос ржи», «Белый цветок», «Белая ромашка», «Вереск» и др. Подпись: «Смерть-Офелия. Я люблю милую страну, где каждому позволено говорить что хочешь на языке цветов и Эзопа! Вот «Цветок ромашки», он вам напомнит о чахоточных, бедных чахоточных… вот «Колос ржи», он вам напомнит о голодающих; скромная «Фиалка», с вашего позволения, скажет вам о детской смертности, есть еще васильки, лиловый цветок, белый… ах, у нас так привольно им расти, такая оранжерейная, такая спертая атмосфера… (обращаясь к публике): Господа, нет ли у кого из вас самого полного ботанического атласа?» [Ст 43.1912].

2 [к 19//13] Имя этого общества проскальзывает в хорошем каламбуре по поводу шахматного турнира пионеров в 1928: «В недалеком будущем. Шахматмлад, или чемпионы «Капли Молока»» (на рисунке — два грудных младенца играют в шахматы; «Охматмлад» означало «охрана материнства и младенчества»; Бе 09.1928).

3 [к 19//13]. Значок «Красный цветок» петроградских сборов в пользу беспризорных в мае 1927 представлял собой «букетик бумажных розовых маков с проволочными, обмотанными зеленой бумагой, стебельками» [Шефнер, Бархатный путь, 16].

20. От Севильи до Гренады

20//1

Позвольте, а где же отец Федор? Где стриженый священник церкви Флора и Лавра? — Известная формула возвращения к оставленной теме; ср. Что ж мой Онегин? Полусонный… [Евгений Онегин, 1.XXXV]. Двойные «где?», когда одно лицо называется дважды, прямо и перифрастически, как в ДС, ср. в «Полтаве»: Но где же первый, званый гость? Где первый, грозный наш учитель…? / И где ж Мазепа? где злодей?

20//2

Бежал он по перрону с чайником кипятку… — Пассажир, бегущий за кипятком, — давнишний персонаж «физиологического очерка» о поезде: «Набрав воды в медные чайники, в вагоне будут пить чай в прикуску и почему-то приговаривать: «Чай пить — не дрова рубить»» [Прегель, Мое детство, 1: 202]; «На станции все устремляются к будке с открытым окном. В будке помещается дымящийся котел с кипятком. Под кран котла подставляются всевозможные сосуды: бутылки, термосы, чайники, ведерки… Второй звонок. Все пассажиры несутся к своим вагонам. В вагоне кипяток тотчас же превращается в чай» [Эгон Эрвин Киш, Путешествие незнатного иностранца, ТД 06.1927; то же в: Wicksteed, Life Under the Soviets, 104–105]. «Не мне придется бегать на каждой станции за кипятком, не я буду распивать веселые вагонные чаи…» [Г. Гайдовский, К морю, очерк. КН 26.1926], и т. п.

20//3

Взалкал отец Федор. — «Взалкал» в Евангелиях значит» проголодался «: «Там сорок дней Он был искушаем от диавола и ничего не ел в эти дни; а по прошествии их, напоследок взалкал» [Лк. 4.2]. В переносном смысле: Добра чужого ты взалкал [Некрасов, Еще тройка]. Юмористически употреблялось гудковцами: «Я взалкал, Вера Трофимовна! Взалкал. Хорошо бы поесть чего-нибудь» [Катаев, Фантомы (1924)].

20//4

Письмо отца Федора… — Довольно близкую параллель, а возможно, и источник линии отца Федора находим в повести Шолом-Алейхема «Менахем-Мендл», герой которой также пускается в спекуляции в разных городах Российской империи и рассказывает о них в письмах к жене. Как и о. Федор, Мендл сулит жене близкий успех, подарки и хорошую жизнь: «Квартиру снимем на «Ришелье», купим хорошую мебель и заживем так, как живут у нас в Одессе». Ср. слова о. Федора: «…заживем в Самаре, возле своего заводика» [ДС 27]. «Только бы реализация прошла благополучно — тогда я, с божьей помощью, куплю тебе все что пожелаешь, и гораздо больше, чем ты можешь себе представить». «Я расспросил, где здесь покупают бриллианты, и присмотрел для тебя парочку вещиц». Ср. о. Федора: «…когда мы разбогатеем (а до этого днями нужно считать), тогда и мусульманское покрывало купить можно будет» [ДС 32]. Отзывы Мендла о городах напоминают путевые впечатления о. Федора: «Я просто не в состоянии описать тебе город Одессу, его величие и красоту, его жителей с их чудесным характером, а также блестящие дела, которые здесь можно делать». Ср. о. Федора: «Город Харьков шумный — центр Украинской республики. После провинции кажется, будто за границу попал» [ДС 20]. Почти каждое письмо Мендла кончается припиской: «Главное забыл!», и то же находим мы в письмах о. Федора: «Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про страшный случай…» [ДС 27]. «Перечел письмо и увидел, что о деле ничего не успел тебе рассказать» [ДС 32]. Как и авантюра о. Федора, предприятия Мендла кончаются крахом [Шолом-Алейхем, Собр. соч., т. 1].

Несомненна также связь писем отца Федора с письмами Ф. М. Достоевского к жене, опубликованными Центрархивом в 1926. Б. Сарнов, указавший на это, отмечает текстуальные совпадения («Твой вечный муж Достоевский» — ср. «Твой вечно муж Федя» в ДС 27) и сходства в ряде мотивов (просьбы прислать денег, перемежаемые с любовными излияниями; жалобы на бытовые неприятности вроде потери зонтика — ср. потерю пиджака и картуза о. Федором [ДС 27, 32; см. Сарнов, Тень, ставшая предметом].

Это насильственное сопряжение православного русского патриота Достоевского с таким специфически еврейским персонажем, как неудачливый коммерсант Мендл, вряд ли случайно. Можно видеть здесь насмешливый выпад