Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

единственной причиной его гибели, но вряд ли стоит сомневаться в том, что этот удар стал роковым, явился каплей, переполнившей чашу, после чего окончательно нарушилось хрупкое равновесие гоголевского существования.

* * *

Здесь объективности ради мне следует сказать вот о чём. В гоголеведении время от времени возникает спор в отношении факта сватовства Гоголя к Виельгорской. Есть такие представители, которые по тем или иным причинам отрицают вероятность этого события, игнорируя все факты. Основывают же они своё отрицание в первую очередь на словах гоголевской сестры.

Дело в том, что существует письмо сестры писателя Анны Васильевны к А.М. Черницкой, автору работ о Гоголе, – Анна Васильевна решительно отвергла возможность сватовства. «Меня очень огорчил Шенрок, хотя ещё не читала его статьи, но из его писем узнала и писала ему, что это сватовство невероятно! Возвратясь из Иерусалима, он не в таком был настроении, говорил, что желает пожить с нами в деревне, хозяйничать, построить домик, где бы у каждого была бы своя комната… Мне кажется, он не думал о женитьбе, всегда говорил, что он не способен к семейной жизни! Я написала Шенроку об этом». Анна Васильевна не один раз выступала против такого мнения. Узнав, что Н.В. Берг предлагал Шенроку статью «Сватовство Гоголя», она писала той же Черницкой: «Я в негодовании, как ему могут это предлагать! Берется писать его биографию и совсем его не знает» [379].

Но «не знать» могли и родные Гоголя, тем более что события происходили за тысячи верст от Миргородчины и что до формального сватовства, скорее всего, не дошло. Вся драма протекала в тонкой сфере чувств, а тут Гоголь был скрытен, как никто («Ближайшему другу я не мог его поверить…»). Уж больший вес следует придать словам В.А. Соллогуба, женатого на сестре Анны Михайловны Софье и более осведомленного в семейных делах и тайнах. Анна Виельгорская, писал Соллогуб, «кажется, единственная женщина, в которую влюблен был Гоголь» [380]. И в другом месте, перечисляя недуги Гоголя, Соллогуб замечает: «Он страдал долго, страдал душевно, от своей неловкости, от своего мнимого безобразия, от своей застенчивости, от безнадежной любви…» [381]. Так или иначе, но это могла подразумеваться именно любовь к Анне Виельгорской [382].

Стоит ли комментировать негодование гоголевской сестры? Понятное дело, сестра, узнавшая о том, что могло состояться такое событие, в котором её брат делал предложение, а какая-то столичная фифа с титулом взяла и отказала, так вот, узнав о подобной оказии, сестра конечно же не захотела в это верить и посчитала гораздо лучшим сказать о том, что никакого сватовства не было и быть никогда не могло.

Есть эмоциональный возглас сестры, других же свидетельств, которые могли бы всерьёз отрицать сватовство, в нашем распоряжении нет.

Однако до сих пор отыскиваются деятели, которые с упорством, достойным лучшего применения, настаивают-таки, что гипотеза о сватовстве зиждется на шаткой основе, ведь полностью доверять словам Виельгорских, Веневитиновых и Соллогубов нельзя, ибо они – лица заинтересованные (в создании выгодной им легенды).

Что ж, этот довод можно рассматривать, ведь и в самом деле, верить словам – себя не уважать, нужно верить лишь фактам. Безоглядно доверять не стоит не только словам Виельгорских и Соллогубов, но даже и Шенроку, хотя уж он-то никак не может быть замечен в попытках делать из Гоголя романтического героя. Скорее наоборот, он отрицает даже возможность влюблённости Гоголя в Балабину. Шенрок пишет о чувственной стороне переживаний Гоголя очень скептически и ничуть не увлекаясь, считая, что он был беден на чувства. Однако факт сватовства к Виельгорской Шенрок отрицать не собирается и говорит об этом событии довольно подробно.

Но почему он делает исключение для Виельгорской, отрицая прочие (возможные) увлечения Гоголя? Дело в том, что Шенрок изо всех сил пытается быть объективным и опираться лишь на безусловные выводы, а среди фактов гоголевской биографии есть один стопроцентный, свидетельствующий в пользу того, что Гоголь питал чувства к Виельгорской и всё-таки сватался к ней. Я имею в виду то письмо, которое чуть выше процитировано мной почти полностью. Это письмо абсолютно достоверно, его подлинность никто не отрицает, оно в самом деле факт.

Трактовать же это письмо в каком-то ином смысле, кроме того, который предполагает гипотеза о сватовстве, глупо. И непонятно, зачем нужно заниматься подобной глупостью. Какая цель преследуется людьми, считающими возможным игнорировать стопроцентные факты?

Эта цель может состоять в поддержании маргинальных версий в гоголеведении, основанных на нездоровых фантазиях иных одиозных лиц. А эти фантазии могут казаться хоть сколь-нибудь убедительными только в том случае, если мы станем игнорировать факты, не один этот факт, а большое количество фактических свидетельств.

Хотя стоит заметить, что некоторая часть гоголеведов, пытающихся отрицать факт сватовства Гоголя к графине, а следовательно, и его намерение завести семью, отвергают это на том основании, что писатель, по их мнению, в принципе не мог и не хотел иметь живых человеческих стремлений, поскольку беспрестанно твердил, будто хочет стать монахом, причём собирался не фигурально, а натурально уйти в монастырь.

Этого вопроса мы уже отчасти касались, хотя здесь-то пространные объяснения и вовсе не нужны, ведь коль скоро Гоголь хотел бы уйти в монастырь, то и ушёл бы, а рассуждать теперь в сослагательном наклонении, да ещё склоняя до самой крайности, – дело пустое.

Другое дело, что часть биографов, особенно живших в прошлом и позапрошлом веках, стремились некоторым образом солидаризироваться с Гоголем, вернее, с его желанием создать из собственной биографии летопись трудного пути чистого аскета. Николай Васильевич желал, а точнее сказать – жаждал, чтобы его образ был воспринят современниками и запечатлён потомками как образ великого, наделённого блистательным талантом и дворянским, благородным происхождением целомудренного мудреца. Слово «целомудренность» здесь, конечно, может прозвучать с некоторой оговоркой, поскольку некоторые гоголевские знакомые (раннего петербургского периода) знали кое о чём, чего мы уже касались в первых главах, да и сам Гоголь на смертном одре нечаянно обронил перед Тарасенковым признание в том, что «давно уже не имел отношений с женщинами» [383]. Но, во-первых, Гоголь не мог предположить, что кто-то когда-то станет докапываться до подобных тем с таким остервенением и настойчивостью, к которой вынуждены прибегнуть мы с вами (желая развеять иные, совершенно негодные «мифы»), во-вторых, даже наличие каких-то грешков не означало невозможность раскаяния и превращения человека в обладателя чистой, целомудренной души.

«Недоразумение» же, произошедшее у Гоголя с Виельгорскими, – пунктик куда более серьёзный для Гоголя, чем иные, какие бы то ни было досадные обстоятельства. И обе «трагических» стороны «недоразумения» могли означать (в сознании самого Гоголя) выход из образа аскета. То есть Гоголь конечно же, мог полагать, что коль