Жребий Пастыря. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Тихона (Белавина). 1865–1925 - Михаил Иванович Одинцов

свою былую «враждебность к советской власти», выразившуюся в воззвании по поводу заключения Брестского мира, в анафематствовании советской власти, в воззвании против декрета об изъятии церковных ценностей, и справедливость выдвинутого в отношении него обвинительного заключения. Завершил патриарх заявление словами: «Я отныне советской власти – не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции»[400].

Нам представляется, что это не способ или некая уловка уйти от ответственности, а слова, свидетельствующие об искреннем переосмыслении патриархом столь сложных и тяжких обстоятельств жизни России, Православной церкви и своей личной судьбы в прошедшие годы. Он не мог не понимать, что если в церковной среде было немало тех, кто ему сочувствовал и поддерживал, то за пределами церкви такой поддержки у него не было, все же общество стало иным, чем в те дни, когда он был избран на патриарший престол. Думается, что имеющие хождения в литературе рассуждения о «принудительном или условном авторстве» посланий патриарха, в том числе и этого заявления, мягко говоря – недопустимая вольность авторских суждений, не опирающихся на документальную основу и целиком выстроенных на личных субъективных, конъюнктурно-политических воззрениях.

Заявление патриарха в Верховный суд в спешном порядке рассматривалось по инстанциям, в том числе 26 июня в заседании АРК, которая постановила:

• патриарха Тихона из-под стражи освободить 27 июня;

• поручить ГПУ проводить постепенную ликвидацию дел, связанных с изъятием ценностей, воззваниями Тихона, освобождая от наказания тех тихоновцев, которые публично заявят о своем раскаянии;

• в отношении тех церковников, кои не пожелают раскаяться в своих преступлениях, а будут продолжать свою деятельность и впредь, независимо от заявлений Тихона, продолжать политику репрессий;

• поручить ГПУ в течение ближайших 3 месяцев пересмотреть все дела высланных церковников на предмет амнистирования наименее из них вредных[401].

Можно предполагать, когда было уже окончательно ясно, что патриарха освободят, а его здоровью ничто не угрожает, 25 июня он был скрытно перевезен в Донской монастырь.

…26 июня 1923 г. Мария, как обычно, к 9 часам была уже в домике патриарха. Ожидавшая ее Надежда быстро ввела в курс дела, показала тетрадь с записями приходивших накануне, предупредила о звонке из районного отдела: «быть начеку», поскольку ожидается начальство. Правда целей не объявляли, а просто заставили волноваться и ждать. О напарнике-красноармейце сообщила, что он вновь на стене, следит за порядком и минут через 10–15 спустится.

Мария немного прибралась в караулке, разложила на столе свой нехитрый скарб: тетради, ручки, часы, чашки… Присела за стол, чтобы сделать первую запись в журнал дежурства. Послышались шаги… по лестнице спускался патриарх. Мария взглянула – патриарх выглядел бодрым, помолодевшим… В ладонях перед собой на папиросной бумаге он держал салфетку. Беленькая, с тонкой вышивкой, она казалась живой – вспорхнет и улетит.

Патриарх обратился:

– Мария Александровна, вам известно, что сегодня вы последний раз у меня?

– Да, да… – улыбнулась Мария, – поздравляю, арест снят.

Протягивая девушке салфетку, патриарх сказал:

– За заботу и внимание.

– Ну что вы, – румянцем вспыхнула Мария, – спасибо, но… не положено.

Патриарх, как бы прочтя ее мысли: «подарок от заключенного? Нельзя!», покачивая салфетку, сказал: «Это же не предмет. Материальной ценности он не имеет. Это символ, память о днях в Донском».

…Заявление патриарха Тихона в Верховный суд и его освобождение из-под стражи вызвало и в России, и за ее пределами буквально шок, посеяв недоумение, смутив и озадачив одних и даже раздосадовав других. Циркулировало множество толкований причин свершившегося: от положительного влияния общественного мнения Запада и ноты Керзона, до результата внутрипартийной борьбы за власть.

Если суммировать впечатления и мнения того времени внутри Православной церкви о «раскаянии» Тихона, то все же представляется, что для подавляющего числа рядовых членов церкви – мирян оно не вызвало какого-либо острого протеста и возражения, удивления и недовольства. Скорее воспринималось как давно назревший и правильный шаг главы церкви в вопросе признания реально существовавшего в стране политико-правового статус-кво. Еще и еще раз подчеркнем, что рядовая верующая масса, политически поддержавшая большевиков и жизнью своей защищавшая новую власть на фронтах Гражданской войны, и в обыденной, гражданской жизни, была не просто лояльна власти, а рассматривала ее как «свою», как «выбор народа». В их сознании давно произошло «отделение» церковного и политического. Если в царской России быть православным означало быть монархистом и наоборот, и это единение было нерасторжимым, скрепляясь клятвой (присягой) именем Божиим, то в Советской России православно верующие, оставаясь в вере своей верными Православной церкви, в гражданском отношении вели себя сообразно своему новому политико-правовому выбору.

Да и среди духовенства немало было тех, кто воспринял поступок патриарха как решительное «отделение» церкви и политики, как осознание и признание патриархом ошибочности своей противоправительственной деятельности.

В обновленческой иерархии и духовенстве «раскаяние» бывшего, как они продолжали считать, патриарха Тихона поначалу было воспринято как шаг положительный. Они указывали, что тем самым подтверждалась правота их осуждения «политиканства» патриарха. Кроме того, они надеялись, что он оттолкнет верующих Патриаршей церкви от Тихона и церкви в целом и «направит» их в Обновленческую церковь.

Перемены в позиции патриарха оказались и в центре внимания церковной эмиграции. Зарубежная церковь посчитала политически неприемлемым содержание письма патриарха в Верховный суд и фактически пошла на разрыв с Православной церковью в России и ее главой, патриархом Тихоном.

Антирелигиозная комиссия, рассматривая 5 августа 1923 г. сложившуюся ситуацию вокруг освобождения Тихона, зафиксировала в своем протоколе партийно-советский взгляд на события, связанные с «раскаянием» патриарха Тихона и освобождением его из-под ареста:

«1) Освобождение Тихона внесло полнейшую сумятицу в монархические и белогвардейские ряды;

2) дало возможность выявить наиболее видных черносотенцев, которые уже начинают отходить от Тихона вследствие его теперешнего отношения к соввласти;

3) усилило антагонизм Тихоновцев с обновленцами и тем самым вызвало полнейший церковный скандал;

4) вызванная освобождением Тихона непримиримость обновленцев с тихоновцами внесла в церковь форменный распад;

5) начавшееся соревнование Тихоновцев с обновленцами в том, кто их них более виновен перед соввластью и кто больше принесет ей пользы;

6) борьба этих двух течений еще только начала развиваться;

7) суд над Тихоном теперь предал бы ореол мученика, который с него можно целиком сорвать его дальнейшим сотрудничеством с соввластью;

8) необходимо, чтобы над Тихоном продолжала висеть угроза суда. Комиссия находит поэтому, что судить Тихона теперь не своевременно»[402].

Глава 9