Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

Это же дефицитная специальность… Нам самим, кстати сказать, социолог — во как нужен! — Он провел рукой возле горла. — Может, в этом, товарищи, и суть? — обратился он к членам комиссии. — Я лично так понимаю: ну, сорвался человек, что-то у него там в жизни случилось, бывает… Соскочил, как говорится, однажды с этого круга. Статья там и все прочее… Ну так, может, дадим ему возможность попробовать себя заново?

Произошло маленькое замешательство. Нет, не то, подумала Верасова, но ничего не сказала.

— А что, — поддержал Коркина Храпов, — давайте попробуем…

Веня затих.

— Между прочим, мы сейчас, буквально вот в эти дни, заканчиваем план социального развития на следующую пятилетку, — продолжил свою мысль Коркин. — В том наша беда, что занимаются им наполовину случайные люди… А тут у нас, представьте, свой социолог!..

Все посмотрели на социолога. Пепелков сидел бледный, до боли сцепив на коленях руки. На скулах перекатывались желваки.

Волновался Пепелков не на шутку: еще бы, ведь судьба опять могла повернуться, она словно кидала ему спасательный круг, снова можно было всплыть на поверхность и уцелеть. А то — ЛТП. Нет, черт возьми, этот шанс никак нельзя было упускать…

— У меня и печатные работы есть, — тихо сказал он. — Как раз по теме социального планирования. Две методики напечатаны по составлению комплексных планов…

— Ну, вот и отлично, — вставил свое слово Стекольников. Если можно было хоть чем-то помочь человеку, он кидался на такое дело со всей душой. — Давайте ему работу по профилю, а я над ним шефство возьму. Вот он где у меня будет! — И Стекольников сжал кулак.

— Так и решим, — сказал Коркин. — Давайте сейчас отложим. А завтра в девять жду вас, товарищ Пепелков, в этом же кабинете. Нет возражений? Тогда всё…

И Пепелков, еле передвигая ватные ноги, вышел из кабинета.

«Др чего же человек скользкий, — чуть не бухнула Беликова, посмотрев ему вслед, — как угорь на сковородке… Ведь опять вывернулся…»

Надо было возвращаться к обычным своим постоянным заботам. Все расходились с чувством исполненного долга, и в то же время каждый ощущал странный какой-то привкус — не то горечи, не то сожаления. Заседание комиссии никак не укладывалось в привычные рамки общественно полезной работы, которую привыкли исполнять эти люди. И Степан Николаевич Коркин, оставшись один, не первый раз за сегодняшний день подумал, что не своим они, в сущности, занимаются делом. Тут специалисты нужны — доктора, психологи или кто там еще? — а уж никак не любители, решил он. Курсы, что ли, какие организовать?.. Да ведь и не поспеешь повсюду.

До конца смены оставалось еще около двух часов, и Пепелков с яростью впрягся в свою телегу. Снова, в который раз за последнее время, все было в его руках. Новая жизнь маячила в отдалении во всем своем поразительном блеске. До конца рабочего дня он не только возил бумагу, но и посматривал по сторонам твердым взглядом будущего хозяина, замечая детали, которые раньше оставили бы его вполне равнодушным. Слишком быстро происходили в его душе эти перемены — от почти полного, беспробудного отчаяния к надежде. Вот сейчас, например… Пока суд да дело, решил Пепелков, пока соберутся в цехе пол металлический настилать, можно ямы некоторые листовым железом прикрыть… Вон два листа у стены все равно без дела стоят. А сколько таких листов бесхозных по всей типографии валяется?..

Или опять же — электрокар… Стоит он второй год в уголочке цеха, пылью покрыт. Стало быть, неисправен… А что с ним?.. Может, там просто аккумулятор сменить — и все… И будет работать… Тогда вообще начнется не жизнь, а малина: ручную тележку тогда можно будет хоть в переплавку… А исследование я им подготовлю и план составлю… Ну, а с питьем, и правда паузу надо сделать, довольно. Да и пить-то, откровенно говоря, уже скучно стало: все одно и то же, одно и то же…

Он пришел домой рано, закружил по комнате Анну, и они долго вместе строили планы, по которым Пепелкову в скором времени выпадала должность чуть ли не начальника отдела научной организации труда. Можно по такому случаю и в университете постепенно восстановиться, решил Пепелков. В университете — это уж обязательно, поддержала его жена. Анна по сути своей была доверчивым, добрым и очень отходчивым человеком. Да и три недели последние были «сухими». Впервые за долгое время она дурачилась, улыбалась и была с Пепелковым ласкова ночью, как когда-то в прежние, более счастливые времена…

10

Новый поворот в судьбе Пепелкова совершенно неожиданным образом отразился на его взаимоотношениях с братом Анны, Андреем Ильичом. Обычно они встречались редко, только на самых больших семейных торжествах. А тут Марья Кузьминична зачастила к дочери с приглашениями — просто на чай или в воскресенье к обеду.

— Правильно, — говорила матери Анна, — пусть посмотрит, как люди живут… Может, хоть зависть проснется. А то как в клетке сидим.

Пепелков не был в восторге от этих встреч. Дом Андрея Ильича он считал для себя слишком интеллигентным, правда, в своем понимании этого слова. Даже уют трехкомнатной кооперативной квартиры казался ему показным.

— Естественности нет, — как бы невзначай ронял Веня, — фальшивые они оба — что он, что Клавка…

— Чем же фальшивые-то? — возмущалась Анна.

— Да всем… И жестом, и разговором. Всем нутром.

— Знаешь что? — сказала как-то на это Анна, подбоченившись вдруг на итальянский манер. — Ты просто перестал понимать людей, если их уровень хоть немного выше твоих Капралов и Малышей… Андрей — кандидат наук. Клавку недавно орденом наградили. Тоже, знать, не просто учительница…

Веня обиделся, безнадежно махнул рукой, ушел на кухню курить.

Конечно, Пепелков и сам тут немного фальшивил. Слишком уж откровенные огоньки зажигались у Анны в глазах, когда они приходили к брату. В передней их переобували в мягкие тапочки, и уже одно это было первой каплей в обострившемся терпении Пепелкова. Дорогая стенка в гостиной, спальня «Веста», полы, застеленные паласами… Конечно же Анна невольно сравнивала этот современный, почти изысканный интерьер с убожеством собственной их восемнадцатиметровой комнаты. Тут даже и сравнивать нельзя было — плакать хотелось. И Пепелкову это было как острый нож. Клавдия к тому же владела огромной библиотекой, доставшейся ей от отца. Она была дочерью известного в свое время воронежского профессора Леопольда Романовича Мазо, который целью своей жизни поставил сделать из дочери исследователя-языковеда в духе старой Казанской лингвистической школы. С детских лет он знакомил ее с трудами Крушевского, Якобсона, Бодуэна де Куртенэ, объясняя различие первородной природы звуков с их значением в механическом языке. Клавдия стала обычной учительницей средней школы, но теоретический