Мириады языков: Почему мы говорим и думаем по-разному - Калеб Эверетт

оттуда. Там была просека, на которой я должен был встретить очередного проводника: ему надлежало вывести меня из джунглей. У нас с этой женщиной не было общего языка, поэтому внятная коммуникация была невозможна, однако она получила от третьей стороны задание проводить меня из своей деревни. Я с трудом мог угнаться за этой юной особой (и ее младенцем) по петляющей, как лабиринт, тропе в джунглях, пока мы пробирались сквозь густой подлесок. Вернее, в этом случае тропы не было видно, не говоря уже о дороге. Не считая случайных вертикальных лучей света, пробивавшихся сквозь изумрудный полог в 30 м над головой, мы шли в тени. В любом случае был полдень, так что, даже если бы я мог видеть солнце, мне бы это не особенно помогло. Моим компасом была проводница по джунглям, которая терпеливо вела меня к месту встречи. Мне и тогда было неясно, и остается неясным теперь, как именно ей это удавалось. Как она отслеживала наше местонахождение, пока мы шли точно к месту назначения, без видимой тропы, без зарубок на деревьях или других вех, позволяющих найти дорогу? Откуда она знала, куда мы идем, если на протяжении всего нашего путешествия видимость не превышала нескольких десятков метров впереди? Хотя я не уверен в ответе даже сейчас, ее навигационные способности, скорее всего, были результатом сочетания факторов, включая ее тесное знакомство с тем конкретным участком дождевого леса, который мы пересекали. Например, я подозреваю, что она использовала в качестве вех высокие стволы бразильских орехов (castanheiras) на нашем пути. Кастанейры, вероятно, были для нее уникальными приметами местности, древесными небоскребами. Для меня они были большими деревьями, которые все одинаковы и в которых легко запутаться. На какую бы стратегию она ни опиралась, я этой стратегией явно не владел.

Человеческие навигационные способности у каждого свои. Но, судя по поведению римлян, американцев и других, таких как юная обитательница Амазонии, за которой я следовал, навигационные стратегии, используемые людьми, существенно различаются в разных культурах и эпохах. В последние десятилетия, особенно в самое недавнее время, это стало ясно благодаря работе полевых лингвистов с народами Амазонии, Центральной Америки, Африки, Австралии и т. п. Эти исследования указывают на то, что не только навигационные стратегии, но и концептуализация пространства существенно различается. В этой главе мы взглянем на некоторые различия, проявляющиеся в том, как люди мыслят и используют для ориентации пространство и ландшафты, окружающие их. Эти различия становились заметными не в записях речи, а в моменты, когда исследователи слушали и наблюдали за тем, как люди говорят о пространстве в различной среде обитания.

Системы координат: ориентация окружающих объектов

Когда во второй половине ХХ в. полевые лингвисты описывали языки Австралии, они фиксировали взаимодействия с аборигенами. Некоторые из таких взаимодействий указывали на то, что эти люди воспринимают и описывают пространственные отношения совсем не так, как можно было бы ожидать с учетом доминирующих парадигм пространственного мышления, существовавших в то время. Эти парадигмы, сложившиеся в значительной мере под влиянием работ некоторых выдающихся психологов и философов, предполагали, что человеческое пространственное мышление естественным образом склоняется в сторону эгоцентрического и антропоморфного подходов. Люди естественным образом осмысляют пространство вокруг своего тела и пространственную ориентацию других объектов через привязку к собственному телу. Мы думаем о своей персоне как о центре пространства, а о пространственных координатах – в категориях воображаемых плоскостей, которые пересекают нас слева направо, спереди назад и сверху вниз. Предположительно, универсальный перекос в сторону этих стратегий очевиден в наших способах указывать направление или следовать таким указаниям, когда мы не пользуемся картами или смартфонами. Например, однажды, когда я шел через кампус своего университета обедать, проходившая мимо студентка из новичков спросила меня, как попасть в один из главных корпусов. Я ответил, что ей нужно «пройти мимо книжного магазина, повернуть направо, пройти мимо озера, а затем свернуть налево по мосту». В качестве альтернативного, но тоже точного варианта я мог бы сказать следующее: «Пройдите на запад мимо книжного магазина, сверните на юг, пройдите мимо озера, а затем сверните на юго-восток, чтобы перейти мост». Но я подозреваю, что это была бы совершенно бесполезная стратегия. С моей стороны она потребовала бы некоторой концентрации, возможно даже наблюдения за тенями вокруг себя, и уж точно сбила бы с толку студентку. В противоположность геоцентрической стратегии я выбрал более приемлемую и кажущуюся более естественной с точки зрения нашей культуры эгоцентрическую стратегию. Заметьте, я говорю «кажущуюся более естественной», а не просто «более естественную», поскольку последнее подразумевало бы биологически укорененную склонность. Все более неочевидно, что использованная мною культурно приемлемая «эгоцентрическая» стратегия в самом деле более естественна для всех людей. В настоящее время ясно, что не все человеческие популяции опираются на эгоцентрическую стратегию как заданный по умолчанию способ указывать направление или, если говорить шире, осмыслять окружающую среду[30].

В своих подробных описаниях языка гуугу йимитир (Guugu Yimithirr), на котором говорят в Австралии, на северной окраине Квинсленда, лингвоантрополог Джон Хэвиленд отмечает, что носители этого языка часто указывают направления не эгоцентрически, а геоцентрически, в привязке к сторонам света. Работы Хэвиленда и других полевых лингвистов привлекли внимание множества ученых, заинтригованных тем, как представители этих популяций говорят и мыслят о направлениях. В числе этих ученых был лингвист Стивен Левинсон. Вот характерная история, основанная на общении Левинсона с носителем языка гуугу йимитир по имени Роджер, который сообщил ему следующее. «В магазине, в 45 километрах отсюда, точно есть мороженая рыба, и она там, "в той стороне", говорит он и показывает направо от себя, дважды махнув рукой. Что он имеет в виду? Оказывается, не то, что я подумал, то есть, что если я буду стоять у входа в магазин, рыба окажется направо от меня. Нет, он имел в виду, что рыба будет налево от меня. Так как объяснить этот жест? Он показал на северо-восток и ожидал, что я запомню это и буду искать в северо-восточном углу магазина. Это заставляет меня осознать, сколько информации я упускаю всякий раз, когда он что-нибудь говорит». Роджер ожидал, что Левинсон будет ориентироваться по сторонам света, на которые он указывает, когда доберется до магазина, до которого десятки километров. Если кому-то вроде меня нужно видеть солнце или тени, чтобы сориентироваться по сторонам света в регулярном городе типа Помпей, как мог Роджер ожидать столь «неестественной» способности от иностранного лингвиста? Один потенциальный ответ заключается в языке гуугу йимитир, который требует, чтобы люди постоянно ориентировались по сторонам света. Этот язык не использует эгоцентрические пространственные термины типа «лево-право», значение которых зависит от того, куда мы обращены лицом. Вместо этого язык полагается на абсолютные геоцентрические категории, которые не зависят от направления, куда мы смотрим. Возьмем еще один случай из работы Левинсона: «Старый Туло, поэт и художник из племени гуугу йимитир… просит меня остановиться и взглянуть на большого бродячего муравья как раз к северу от моей ноги». Судя по этому и многим другим примерам опыта лингвистов, знакомых с языком гуугу йимитир, его носители говорят о пространстве и направлениях геоцентрически, независимо от того, идет ли речь о мелком масштабе (полметра) или крупном (десятки километров)[31].

Познавательный полевой опыт Левинсона не ограничивался Австралией. Его исследования человеческого пространственного мышления и его отношений с языком проводились и в других местах, таких как остров у побережья Новой Гвинеи, и, между прочим, среди майя племени цельталь. В 1993 г. Левинсон и его жена Пенелопа Браун опубликовали в Journal of Linguistic Anthropology статью, которой суждено было стать основополагающей для исследований по этой теме. Она помогла развенчать популярную тогда гипотезу, что человеческое пространственное мышление фундаментально эгоцентрично. То, что они узнали от цельталей, также не вполне совпадало со способом говорить о пространстве, который Хэвиленд и другие наблюдали у гуугу йимитир – с привязкой к сторонам света и положению солнца. Открытия в языке цельталь добавили совершенно новое измерение к пониманию лингвистами того, как люди говорят о пространстве, а в конечном итоге к пониманию когнитивистами