Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Эдгар Пайпс

в армии показуху и традиционную военную дисциплину. Первый парад Красной Армии, в котором участвовали в основном латыши, состоялся 1 мая в Москве на Ходынском поле и представлял собой весьма унылое зрелище. Но уже в 1919-м и последующие годы Троцкий ставил на Красной площади такие тщательно подготовленные и отрежиссированные парады, от которых у старых генералов наворачивались слезы на глаза.

* * *

Чехословацкое восстание поставило большевиков перед лицом не только военных, но и политических проблем. В городах Поволжья, Урала и Сибири было полным-полно либеральной и социалистической интеллигенции, которой не хватало смелости противостоять большевикам, но которая готова была воспользоваться возможностью, предоставленной другими. В основном оппозиционеры были сосредоточены в Самаре и Омске. После разгона Учредительного собрания около семидесяти депутатов-эсеров уехали в Самару и провозгласили себя законным российским правительством. В Омске находился штаб центристов, предводительствуемых кадетами; здешние политики хотели оградить Сибирь от большевизма и от гражданской войны. Как только Чешский легион освободил от большевиков главные города центрального Поволжья и Сибири, интеллектуалы зашевелились.

Когда 8 июня чехи взяли Самару, депутаты Учредительного собрания, при большевиках находившиеся в подполье, выступили открыто, создав Комитет Учредительного собрания (Комуч) с директорией из пяти человек. Программными лозунгами Комитета были: передача всей власти Учредительному собранию и аннулирование Брестского договора. За несколько недель, которые за этим последовали, Комуч выпустил ряд декретов, выдержанных в духе российского демократического социализма и провозгласивших, в частности, отмену ограничений свободы личности и упразднение революционных трибуналов. Он также возродил органы местного самоуправления — земства и городские управы, однако сохранил и Советы, распорядившись провести в них новые выборы. Кроме того, Комуч денационализировал банки и заявил готовности признать внешние долги России. Большевистский декрет о земле, скопированный с аграрной программы эсеров, был оставлен в силе{927}.

Если Комуч считал себя правопреемником большевистского режима, то сибирские политики, находившиеся в Омске, ставили перед собой более скромные региональные цели. Они повели организационную работу в районах, которые чехо-словаки освободили от большевиков, и 1 июня 1918 года провозгласили себя правительством Западной Сибири.

Первоначально чехо-словаки не выказывали симпатий к российской антибольшевистской оппозиции{928}. Когда эсеры обратились к ним за поддержкой, они отказали на том основании, что единственной своей целью считают быстрое и безопасное перемещение во Владивосток. Однако, хотели они того или нет, им было не избежать участия во внутренней политической жизни России, потому что для достижения своей цели они вынуждены были входить в отношения с местными властями, то есть сотрудничать с Комучем и Сибирским правительством{929}.

Когда чехо-словаки восстали, в Москве были убеждены, что они действуют по распоряжению правительств Четверного согласия. И хотя не существует данных, которые подтверждали бы такое предположение, коммунистические историки впоследствии придерживались этой версии. Однако, по словам французского исследователя, просмотревшего все относящиеся к этому вопросу архивные материалы, «ничто не указывает на то, что французы были подстрекателями [Чехословацкого] восстания»{930}. Это подтверждает точку зрения Садуля, безуспешно пытавшегося еще в ходе событий убедить своего друга Троцкого, что французское правительство не несет ответственности за действия чехо-словацких войск{931}. Действительно, по крайней мере вначале, Чехословацкое восстание принесло неожиданное разочарование французам, ибо разрушило их планы переброски легиона на Западный фронт{932}. Не существует данных и о причастности к восстанию Великобритании. Коммунистические историки пытались также возложить вину на Масарика, однако в этой ситуации он пострадал больше всех, так как участие чехо-словаков во внутренних делах русских ставило под угрозу его намерение сформировать во Франции чешскую национальную армию[158].

Но в чем бы ни состояла историческая правда, для Москвы было столь же естественно усматривать в действиях генерала Гайды руку Четверного согласия, как и для чехо-словаков считать, что приказы об их разоружении издаются под давлением Германии. Чехословацкое восстание окончательно закрыло для большевиков возможность экономического и военного сотрудничества со странами Четвертого согласия и толкнуло Москву (которая, впрочем, пошла на это довольно охотно) в объятия Германии.

* * *

До июня 1918 года генералы оставались единственной влиятельной в Германии группировкой, требовавшей разрыва с большевиками. Но они не могли противостоять промышленникам и банкирам, имевшим весьма тесные связи с министерством иностранных дел. И вдруг генералы получили неожиданного союзника. После Чехословацкого восстания Мирбах и Рицлер разуверились в устойчивости режима Ленина и стали настойчиво требовать, чтобы Берлин искал себе в России более надежную опору. Рекомендации Рицлера основывались не только на внешних наблюдениях: как ему было известно из первых рук, силы, на которые большевики рассчитывали в борьбе с чехо-словаками, готовили измену. 25 июня он сообщил в Берлин, что, хотя немецкое посольство в Москве делает все возможное, чтобы помочь большевикам в их борьбе с легионом и с внутренними врагами, усилия эти, судя по всему, тщетны{933}. Чтобы убедить лейтенанта-полковника М.А.Муравьева, командира Красной Армии на Восточном фронте, сражаться против Чехо-Словацкого легиона, Рицлер вынужден был его подкупить[159]. Еще большую тревогу вызывало растущее нежелание латышей выступать на стороне большевиков.

Они чувствовали, что позиции их большевистских покровителей становятся шаткими, и, опасаясь остаться в одиночестве, подумывали о переходе в другой лагерь. Рицлеру пришлось расстаться еще с изрядной суммой, чтобы убедить их принять участие в подавлении восстания в Ярославле, организованного в июле Савинковым{934}.

Тем временем чехо-словаки захватывали один город за другим. 29 июня в их руках оказался Владивосток, а 6 июля — Уфа. В Иркутске они натолкнулись на сопротивление большевиков, но сломили его и 11 июля вошли в город. К этому моменту вся Транссибирская магистраль с ответвлениями на востоке России, от Пензы до Тихого океана, находилась под их полным контролем.

Наблюдая беспрепятственное продвижение чехо-словаков и видя угрозу измены в рядах сторонников большевиков, Мирбах и Рицлер преисполнились дурными предчувствиями. Они боялись, что страны Четверного согласия воспользуются кризисом и организуют эсеровский переворот, чтобы снова сделать Россию своим союзником. Рицлер убеждал Берлин в необходимости для предотвращения катастрофы искать взаимопонимания с либеральными и консервативными кругами России, представленными Правым центром, партией кадетов, Омским правительством и казачеством Дона[160].

Тревожные сообщения из московского посольства вкупе с жалобами военных заставили немецкое правительство вновь вынести на повестку дня «русский вопрос». Проблему, с которой оно столкнулось, можно сформулировать следующим образом: делать ли и дальше, несмотря ни на какие осложнения, ставку на союз с большевиками, ибо они 1) настолько основательно опустошили Россию, что она стала неопасной на долгое время, и 2) пошли на заключение Брест-Литовского договора, отдавшего в руки Германии