Жребий Пастыря. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Тихона (Белавина). 1865–1925 - Михаил Иванович Одинцов

своему экипажу. Доктора настаивали на необходимости соблюдения полного покоя. Но Тихон на все уговоры отвечал: «Я патриарх для всей России, и пока я жив, каждый, кому я нужен, должен иметь ко мне свободный доступ».

28 февраля 1925 г. патриарх передал Тучкову обращение в СНК и НКВД о регистрации при нем Синода. Сопроводил документы запиской к Тучкову с просьбой оказать содействие разрешению этой проблемы. Обратим внимание, что патриарх специально написал: «По организации и регистрации Священного синода – последним, во главе со мной, будет издана декларация об отношении Церкви и ее служителей к советской власти, как инструкция на местах для епископов»[444].

Слова патриарха вновь и вновь разбивают и опровергают наветы сегодняшних некоторых исследователей, по существу дискредитирующих патриарха Тихона своими утверждениями о его непризнании и враждебности к советской власти, вынужденной (условной) его лояльной позиции и т. д. Тучков ответил патриарху разрешением начать деятельность Синода до его официальной регистрации.

Очевидно, именно в этот день патриарх покинул клинику и вернулся в Донской монастырь. Здесь Тихон находился до 6 марта, занимался вопросами церковного управления и часто служил. Надо полагать, что он уделил внимание и работе над текстом своего послания к пастве (Декларации). Но на первой неделе Великого поста он повторно оказался в больнице. Начиная с 21–22 марта патриарх вновь выезжал из клиники на богослужения и встречи с иерархами.

С 1 апреля состояние патриарха улучшилось, и он даже поговаривал, что пора выписываться. В течение всего времени повторного пребывания в клинике патриарх участвовал в разрешении текущих дел по церковному управлению, подписывая различного рода документы, которые ему почти ежедневно приносил митрополит Петр (Полянский)[445].

2 апреля у патриарха разболелись зубы. Его беспокоили два корешка в нижней челюсти, и он хотел их удалить. Был приглашен зубной врач, который и удалил их под новокаином.

3 апреля патриарх служил утреню в Донском монастыре и читал акафист. По возвращении жаловался на боли: у него распухла десна и опухоль распространилась к глотке. Опасаясь каких-либо осложнений, на консультацию были приглашены врачи-специалисты. Но они не нашли ничего серьезного и предписали покой и лечение ингаляциями и полосканиями.

5 апреля патриарх выезжал на богослужение в храм Большого Вознесения у Никитских ворот. Здесь состоялась хиротония во епископа Ефремовского, викария Тульской епархии Сергия (Никольского). Как оказалось, это были и последнее богослужение, и последняя совершенная им хиротония.

6 апреля патриарх продолжал жаловаться на боль в горле и решено было назначить на следующий день повторную консультацию.

7 апреля, на Благовещение, патриарх весь день себя чувствовал хорошо. В этот день к нему приходил митрополит Крутицкий Петр. т. к. митрополит долго не уходил и о чем-то горячо говорил с патриархом, то келейник вызвал Э. Бакунину и сказал, что патриарх взволнован, страшно утомлен беседой и чувствует себя очень плохо. Когда Бакунина пришла к палате патриарха, то уже за дверями встретила Петра Крутицкого, спешно выходившего с какими-то бумагами. Можно предполагать, что среди них был и подписанный Тихоном окончательно доработанный и согласованный с властью текст Послания к пастве (Декларация).

В тот же день, в десять часов вечера, состоялась вторичная консультация специалистов отоларингологов. Они подтвердили, что у больного ничего опасного и серьезного нет. Как записала потом Э. Бакунина: «Строго говоря, это местное заболевание было настолько пустяшным, что к консультации мы прибегли только потому, что это был патриарх Тихон. Врачи не нашли ничего серьезного и предписали покой и лечение ингаляциями и полосканиями. Крайняя слабость патриарха объяснялась общим тяжелым состоянием и нервным утомлением. Правда, за все время пребывания в клинике у него не было припадков грудной жабы, но организм был совершенно расстроен, и надеяться было можно лишь на некоторое продление жизни, а не на излечение»[446].

Поздним вечером, уже после консультации, патриарх вышел в столовую, которая была рядом с его комнатой, потом сказал, что хочет лечь, а т. к. боится, что не будет спать, то попросил впрыснуть ему морфий. С разрешения врача сестра впрыснула больному морфий. Келейник предложил патриарху поскорее лечь, он ответил: «Успею, Костя, належаться. Ночка будет темная». Позже заглянула в палату и Бакунина. Патриарх был спокоен и сказал, что чувствует себя хорошо и надеется заснуть.

Однако около полуночи патриарху опять сделалось очень плохо. Срочно вызвали Бакунину [447]. Прибежав, она застала патриарха в припадке грудной жабы. Он был очень бледен, не мог говорить и только показывал рукой на сердце. В глазах был смертельный ужас. Пульс еще был, но тотчас же стал исчезать. Впрыскивание камфары и кофеина не произвели никакого действия. Через несколько минут патриарх скончался.

Докладная записка начальника секретного отдела ОГПУ Т.Д. Дерибаса Л.З. Мехлису о смерти патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина). 8 апреля 1925

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 483. Л. 46]

Постановление Политбюро ЦК РКП(б) о публикации информации о смерти патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина). 8 апреля 1925

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 483. Л. 44]

О кончине патриарха дали знать митрополиту Петру и в Донской монастырь. Едва явился митрополит Петр, как за ним появился Тучков и с ним два человека. Приехавшие поднялись в палату патриарха. Один из них подошел вплотную к телу покойного и стал внимательно осматривать шею, как делают, когда хотят определить, нет ли признаков насильственного удушения.

Когда тело патриарха увезли в Донской монастырь, прибежище его последних лет, комнату опечатали[448].

А в это время весть о смерти патриарха уже распространялась по Москве. Утром 8 апреля в монастырь стали прибывать первые богомольцы. К обеду необходимые приготовления в Большом соборе для прощания с патриархом были завершены, и туда переместили из Малого собора гроб с телом покойного. Он был установлен на середине храма. Патриаршая мантия покрывала его. Лик патриарха был закрыт воздухом, в руках – крест и Евангелие. Тропические растения (фикусы) высились вокруг, оставляя свободными только два прохода с обеих сторон, возле которых стояли два диакона и по которым и шли беспрерывным потоком, двумя бесконечными лентами, верующие. Около гроба, у возглавия, стояли два иподиакона с рипидами (небольшими церковными опахалами). У ног Святейшего, на аналое сиротливо высился патриарший куколь, и стояли еще два иподиакона. Один из них держал патриарший крест, другой – патриарший посох. А вокруг – венки, венки… Народ истово крестился, прикладывался к