Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

– Они были замечательными, – ответил Дэвид и добавил, что ему «повезло, что за ним присматривали такие чудесные молодые создания». Я предусмотрительно подавила желание поморщиться в ответ на эти слова. Дэвид был самым старшим из четверых детей-погодков.

– Возраст у нас был почти одинаковый, а вот жизнь у всех сложилась по-разному – я бы так сказал, – заметил он горестным тоном сэра Эндрю Эгьючика, персонажа пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь», который, как я заметила, использовал и раньше. Он описал, как в одиннадцатилетнем возрасте его отправили в католическую школу-интернат, в которой в свое время учился его отец. По собственным словам Дэвида, учился он хорошо и сильно преуспел в теннисе, став капитаном команды – опять-таки в точности, как его отец в молодости. Я на это сказала, что у меня создается впечатление, что его мать и отец мало общались с ним в детские годы. Но Дэвид со мной не согласился и стал утверждать, что они были отличными родителями, «просто бесподобными». Он также добавил, что его отец во время школьных каникул обучал его игре в теннис и гольф (ни та, ни другая игра не являлись командными видами спорта, отметила я про себя), а каждое лето вся семья ездила отдыхать в Сент-Ив. Идеальная картинка. Я представила себе юного Дэвида в те годы – как он после школы прибегает домой, где няня возится с малышами, и отправляется на кухню, чтобы поискать в холодильнике какой-нибудь еды, осторожно ступает по полу в одних носках, чтобы не побеспокоить родителей – прежде всего отца, а затем допоздна сидит за учебниками и пособиями, грызя науку, чтобы стать копией своего родителя-врача. Как, спрашивается, он мог получить хотя бы толику родительского внимания, если в семье было еще трое маленьких детей, а внизу отец без конца вел прием идущих потоком пациентов?

Я невольно подумала о том, что история, которую рассказывает Дэвид, мне очень хорошо знакома. В 1970-х годах в Америке были проведены специальные исследования среди врачей, находившихся в нестабильном психологическом состоянии. И выяснилось, что большинство из них были в своих семьях старшими детьми и их отношения с родителями, как правило, складывались весьма непросто [93]. Мне приходилось общаться с другими врачами, испытывающими психологические проблемы, – приходя ко мне на прием, все они утверждали, что находятся в полном порядке, что у них все нормально, что они добились серьезных успехов в своей работе. И еще у меня мелькнула мысль о том, что рассказ Дэвида был современным вариантом подобной истории, словно бы специально и тщательно продуманным, идеальным для «Фейсбука» и «Инстаграма». Вот Дэвид в школьной форме, а вот он держит в руках теннисный кубок, а гордый сыном отец обнимает его за плечи. А вот снова Дэвид, на этот раз на одном из корнуолльских пляжей в компании премилых младших детей – все стоят, выстроившись в шеренгу по росту, и щурятся от бьющего в глаза солнца. Счастливая семья. Нет, я вовсе не считала, что Дэвид лжет, – просто это была история-легенда, красочная обложка реальной жизни, под которой скрывалось немало неоднозначных, болезненных и неприятных моментов и событий.

Мой собеседник тем временем продолжал свое жизнерадостное повествование – теперь уже о том, как он учился в медицинском институте в Лондоне. При этом он ни разу не упомянул о неупорядоченности студенческой жизни и о чувствах неуверенности и тревоги, которые неизбежно испытывают молодые люди в годы учебы. Он познакомился с Конни, которая училась на медсестру, и женился на ней. Супругу Дэвид описал как «красавицу, каких теперь нет» и при этом добавил, что она была «хорошей девочкой» и «всегда делала то, что ей говорили». Он, похоже, даже не понимал, насколько пренебрежительно звучат подобные характеристики. Я одну за другой делала пометки в блокноте, а мой собеседник тем временем перешел к рассказу о рождении детей – сына Тома и дочери Люси.

– А как они росли, как сложилась их жизнь? – спросила я.

Дэвид пробормотал что-то не вполне вразумительное – мол, все было «прекрасно» и что они в жизни «неплохо преуспели».

Животные, предпочитающие жить группами, в том числе люди, должны уметь «читать» чувства и настроения, то есть «ментализировать» своих соплеменников. Дэвид же, похоже, был совершенно лишен способности думать о чужих чувствах и эмоциях, и я в очередной раз подивилась тому, что он работает врачом общего профиля, – ведь представители его профессии должны быть особенно внимательны к другим людям и тонко чувствовать их настроение. После того как мой собеседник весьма примитивно рассказал о своем браке и своей семье, я вспомнила, как жестко он обошелся с женщиной – своей коллегой, а также о его попытках разузнать обо мне – что я представляю собой как специалист, которые он предпринимал с того самого момента, как мы с ним познакомились. Но если Дэвид настолько пренебрежительно относился к чувствам, мнениям и опыту других людей, то он вполне мог переносить это отношения и на себя. Эта возможность вызвала у меня беспокойство – особенно с учетом того, что он и так находился в группе риска с точки зрения вероятности совершения суицида. Более того, если он был не в состоянии позволить себе быть уязвимым и общаться со мной в рамках схемы «врач – пациент», я, скорее всего, ничем не могла ему помочь.

* * *

По прошествии шести недель мы с Дэвидом договорились продолжить наши сеансы. Обычно я так не делаю, поскольку, как уже отмечала, стараюсь ограничивать частную практику. Но я чувствовала, что в данном случае настоящая работа даже не началась – Дэвид все еще так и не решился откровенно рассказать о своих проблемах. На мои вопросы, как у него обстоят дела со сном, он лишь качал головой и повторял все ту же жалобу – мол, никак не могу отдохнуть по-человечески, причем с таким видом, словно уже утратил всякую надежду на улучшение. Я снова попыталась расспросить его, по каким причинам он не высыпается, раз за разом заводила разговор о преследующих его кошмарах, но он упорно менял тему разговора и начинал говорить о работе и о том, как планировал после «небольшого перерыва» вернуться к своим пациентам и продолжить «мотать срок». То, что Дэвид, говоря о работе, прибег к аналогии с тюремным заключением, резануло мне ухо. Сравнение показалось странным и вызывающим много вопросов, но он больше ни разу не произнес ничего подобного.

Во время наших еженедельных бесед он обычно рассказывал мне о