Фрау Томас Манн: Роман-биография - Инге Йенс

построенной в максимилианской манере, которая находилась на Бриннерштрассе». Так описывает один из приемов Пенцольдт в посвященной фрау Эльзе Бернштайн «Развлекательной беседе». Наверху, сидя за маленьким столиком «под громадными раскидистыми ветвями ракитника», служитель божественной гармонии читал вслух «светским королям».

Однако вернемся назад, к 1904 году. Итак, первая встреча Кати Прингсхайм и Томаса Манна состоялась не на Арчисштрассе, а в доме Бернштайнов. Молодой писатель правильно рассчитал стратегию своего сватовства: он был приглашен двумя знатоками и ценителями литературы. Благодаря покровительству Макса и Эльзы Бернштайн, он рассчитывал в скором времени предстать в доме профессора математики Королевского университета в выгодном для себя свете.

Тем не менее, такого уж большого различия между вечерами у Бернштайнов и Прингсхаймов не было. В обоих салонах царила очаровательная атмосфера истинно еврейской буржуазной культуры, и каждый из них в совершенстве владел искусством подчеркнуть свою значимость, так что автор «Будденброков» тотчас и без особого труда, как вскоре выяснилось, почувствовал себя там как дома. «Меня признало светское общество, собирающееся у Бернштайнов и у Прингсхаймов, — писал он в феврале 1904 года своему брату Генриху. — Дом Прингсхаймов произвел на меня потрясающее впечатление, кладезь истинной культуры. Отец — профессор университета при золотой табакерке, мать — красавица, достойная кисти Ленбаха. […] Я побывал в итальянском зале в стиле Ренессанса с гобеленами, картинами Ленбаха, с дверными проемами, облицованными giallo antico[40] и принял приглашение на большой домашний бал. […] В танцевальном зале непередаваемо роскошный фриз Ханса Тома. За столом я сидел рядом с Эрнст Росмер, женой советника юстиции Бернштайна. Впервые, уже после восемнадцати переизданий [ „Будденброков“], я был в столь большом светском обществе и изо всех сил старался достойно представить себя. […] Кажется, неплохо держался. В принципе, я по-царски награжден талантом производить хорошее впечатление, если только у меня более или менее приличное самочувствие».

Ежели речь заходила о «жизненно важных обстоятельствах», Томас Манн не ведал устали. Он тотчас вникал в суть проблемы. В конце концов в доме Прингсхаймов у него объявилось двое сторонников: литературно одаренная мать и Катин брат Клаус; отец же поначалу даже разбушевался. Да о чем ему вообще говорить с этим типично любекским чопорным поэтом, который имеет весьма приближенное представление об изобразительном искусстве, а уж в математике и вовсе ничего не смыслит? Хвала Господу, что хоть в одном они «сошлись: отец и (потенциальный) зять были страстными почитателями Рихарда Вагнера». Поэтому у Томаса Манна появилась надежда склонить наконец на свою сторону и Альфреда Прингсхайма.

Так оно и вышло, отец Кати даже изъявил готовность обставить квартиру молодоженов и обещал повысить доходы зятя за счет ежемесячного жалованья, а также гарантировал в качестве приданого дочери такую сумму, по сравнению с которой деньги, данные в доме Будденброков Грюнлиху и Перманедеру, казались более чем скромными. «В настоящее время дело обстоит настолько хорошо […], что лучше представить себе, наверное, трудно», — сообщает он, полный надежд, брату Генриху в марте 1904 года.

Тем временем молодой человек из Любека — за которым, благодаря восемнадцати тиражам «Будденброков» и успеху новеллы «Тонио Крёгер», с любопытством следил весь Мюнхен, успешно вжился в «новую роль знаменитости»; теперь у него уже не было сомнений в том, что он завоюет симпатии всех членов семьи Прингсхайм. Ему же нравилось все семейство целиком, однако больше всех — но кого это удивляет? — он тяготел к Катиному брату-близнецу Клаусу: «необычайно жизнерадостный молодой человек, холеный, образованный, любезный — ярко выраженный нордический тип».

Работа, слава, со всех сторон восторженные отзывы, к тому же Томас Манн обласкан вниманием матери и брата своей избранницы — блестящий расклад. «У меня такое впечатление, что я буду желанным в семье. Я — христианин, из хорошего рода, у меня есть заслуги, которые сумеют по достоинству оценить именно такие люди».

А что же главная героиня — Катя? Любила ли она своего поклонника, эта «маленькая еврейская девочка» с «черными, как уголь, глазами», миловидная, с бледным личиком в обрамлении темных волос? Томас Манн непрестанно наделял своих героинь ее чертами: таковы Шарлотта Шиллер, Имма Шпёльман, Мари Годо.

Как бы там ни было, но, судя по всему, она сочла этого молодого человека с дальнего Севера довольно интересным. Во время разговоров на разные темы выяснилось, что у них одинаковые увлечения, в первую очередь — это велосипед. Он разъезжал по деревням, еще когда водил дружбу с Эренбергом, она предпочитала одна или в сопровождении братьев гонять по улицам Мюнхена, как и ее мать, которая с давних пор освоила этот вид спорта и описала в увлекательном эссе, опубликованном в «Фоссише цайтунг», обязательную для того времени процедуру сдачи экзаменов: «Я была одной из первых дам, ездивших на велосипеде по улицам Мюнхена. Тогда, в конце восьмидесятых годов, это было отнюдь не просто. Меня обязали принести в полицию письменное разрешение от мужа и повелителя, где указывался бы мой возраст, вероисповедание, а также фамилия и сословие; кроме того, вероисповедание родителей, и если все сведения соответствовали действительности, мне позволялось в назначенный день сдавать официальный экзамен, который проходил — тоже в строго определенное время — далеко за городом на трассе с крутыми виражами и прочими изощренными каверзами. С бьющимся сердцем я вскочила на велосипед, выдержала экзамен, разозлилась на свою „свиту“ из членов экзаменационной комиссии и гордо отправилась в первую поездку по городу в сопровождении четырнадцатилетнего сына».

Удаль и кураж, проявляемые по отношению к чиновникам, как доказывает знаменитая сцена в трамвае, были свойственны и дочери Хедвиг, Кате, что до необычайности импонировало ее будущему мужу: «Я всегда утром и вечером ездила в университет на трамвае, и Томас Манн тоже часто ездил этим маршрутом, — рассказывала много лет спустя своим интервьюерам пожилая дама. — Мне предстояло сойти на углу Шеллингштрассе и Тюркенштрассе. […] Едва я поднялась, чтобы выйти, как ко мне подошел контролер и говорит:

— Ваш билет!

Я в ответ:

— Я как раз выхожу.

— Предъявите ваш билет!

Я опять отвечаю:

— Я же сказала вам, что выхожу, а билет только что выбросила, потому что выхожу здесь.

— Предъявите билет! Ваш билет, я сказал!

— Оставьте меня наконец в покое! — воскликнула я и на ходу спрыгнула с трамвая.

Тогда он крикнул мне вдогонку:

— Ну и убирайся отсюда, фурия!

Эта сцена привела в такой восторг моего мужа, что он решил, не мешкая, познакомиться со мной, поскольку уже давно мечтал об этом».

Если бы свидетелем подобного инцидента был какой-нибудь расторопный чиновник, сия история могла бы иметь для фройляйн Прингсхайм довольно