Славянские колдуны и ведьмы - Александр Николаевич Афанасьев

о прении Аники-воина со Смертию перешло в народное драматическое представление, какое еще теперь разыгрывается в некоторых артелях фабричных[122], подобно тому как миф о борьбе лета и зимы передается в Германии со всею сценическою обстановкою на празднике весны. Борьба Жизни и Смерти, лета и зимы, дня и ночи совершенно тождественна по значению, ибо понятия эти издревле сливались и в языке, и в народных верованиях. Зима называлась Мораною, а богиня лета – Живою (Живаною) – имя, знаменующее жизнь. Как царица зимы и ночного мрака, Смерть роднится с горными великанами; вышеприведенный стих присвояет ей название чуда, и самое жилище ее помещается в холодных странах севера, в недрах бесплодных и покрытых вечными снегами скал; в Богемии ее считают владычицей гор[123].

Всесильная, всеистребляющая, она тем не менее бывает побеждаема с приходом весны богинею жизни и, поверженная наземь, заключается в оковы. С другой стороны, миф, сроднивший представления грозы и мрачных туч с адом и нечистою силою, признавший в молниях смертоносные стрелы владыки подземного царства, изображает Смерть как разрушительное существо, сопутствующее богу-громовнику в его весенних походах и битвах. В дикой охоте Одина, в неистовом, бешеном воинстве этого славного отца побед (т. е. в шуме бурных гроз) вместе со злыми духами и толпою усопших душ выступает и костлявая, прожорливая Смерть. Таким образом, с олицетворением Смерти соединяется тот же стихийный характер, что и с демонами и мертвецами. Отсюда объясняются ее воздушные полеты, ее быстрое появление и исчезание, метание ею огненных стрел (молний) и вообще присвоенное ей обладание ратным оружием.

Подобно ветрам и вьюгам, которых Эол заключает в облачные меха или держит на крепких привязях в горе-туче, подобно грозовому демону (Cushna, Локи, Сатана), сидящему в цепях во мраке преисподней, Смерть испытывает ту же участь. Здесь сходятся два различных воззрения:

а) как представительница зимы, Морана побеждается весенним Перуном, который разит ее своим кузнечным молотом (заковывает ее в цепи) и на все летнее время низвергает в подземную темницу ада;

б) как демон, шествующий в грозе, она заключается в ту же темницу на все время зимних стуж, налагающих на тучи железные (ледяные) оковы. По греческому преданию, Зевс, жертвенный Арес, освободил пленницу и предал ей нечестивого врага[124].

По свидетельству немецкой сказки, Spielhansel привязал Смерть к дереву и в продолжение семи лет она оставалась узницей и не могла похитить ни единой души человеческой[125]. Миф этот развивается и в русской сказке[126]. Явился солдат на тот свет, и поставил его Господь на часах у пресветлого рая. Приходит Смерть. «Куда идешь?» – спрашивает часовой. «Иду к Господу за повелением, кого морить мне прикажет». – «Погоди, я спрошу». Пошел и спрашивает: «Господи! Смерть пришла; кого морить укажешь?» – «Скажи ей, чтобы три года морила самый старый люд». Солдат думает: «Эдак, пожалуй, она отца моего и мать уморит; ведь они старики». Вышел и говорит Смерти: «Ступай по лесам и три года точи самые старые дубы». Заплакала Смерть и побрела по лесам, три года точила старые дубы, а как изошло время – воротилась к Богу за новым повелением. Господь приказал морить молодой народ, а солдат думает: «Эдак, пожалуй, она братьев моих уморит!» – и передал приказ Смерти, чтоб она шла по тем же лесам и целых три года точила все молодые дубы. Пошла Смерть по лесам, принялась точить молодые дубы, а как исполнилось три года – идет опять к Богу, едва ноги тащит. Обманул ее солдат и в третий раз: Господь приказал морить младенцев, а солдат передал: «Ступай по лесам и целых три года гложи малые дубки». По исходе последних трех лет идет Смерть к Богу – чуть живая, так от ветру и валится. «Ну, – думает, – теперь хоть подерусь с солдатом, а сама дойду до Господа: за что Он девять лет меня наказует?» Узнал Господь, как хитрил солдат, и повелел ему в наказание девять лет носить Смерть на плечах. Засела Смерть на солдата верхом; повез ее солдат, вез-вез и уморился, вытащил рог с табаком и стал нюхать. «Служивый, – говорит Смерть, – дай и мне понюхать». – «Полезай в рог, да и нюхай, сколько душе угодно». Только что влезла она, солдат тотчас закрыл рог, заткнул его за голенище, воротился и стал на старое место на часы.

Этот эпизод варьируется еще так: велел Господь солдату кормить Смерть орехами, чтоб она поправилась. Солдат пошел с нею в лес и заспорил: «Ты-де не влезешь в пустой орех!» Смерть сдуру и влезла, а солдат заткнул дыру в орехе и спрятал его в карман. Господь освободил Смерть и приказал ей уморить солдата. Стал солдат готовиться к последнему концу, надел чистую сорочку и притащил гроб. «Готов?» – спрашивает Смерть. «Совсем готов!» – «Ну, ложись в гроб». Солдат лег спиной кверху. «Не так!» – говорит Смерть. Солдат лег на бок. «Ах, какой ты! разве не видал, как умирают?» – «То-то и есть, что не видал!» – «Пусти, я тебе покажу». Солдат выскочил из гроба, а Смерть легла на его место. Тут солдат ухватил поскорее крышку, накрыл гроб, наколотил на него железные обручи и бросил пойманную Смерть в море. И долго-долго носилась она по волнам, пока не разбило гроба бурею. По другому рассказу, хитрый солдат сажает Смерть в торбу (или ранец), завязывает крепко-накрепко и вешает эту торбу на верхушку высокой осины. С этой самой поры перестал народ помирать: рождаться – рождается, а не помирает! Много лет прошло, солдат все торбы не снимает. Случилось раз зайти ему в город; идет, а навстречу ему древняя старушонка: в которую сторону подует ветер – в ту и валится. «Вишь, какая старуха, – сказал солдат, – чай, давно уж умирать пора!» – «Да, батюшка! – отвечает старуха. – Мне давно помереть пора; еще в то время, как посадил ты Смерть в торбу, оставалось всего житья моего на белом свете только единый час. Я бы и рада на покой, да без Смерти земля не примает, и тебе, служивый, за это от Бога непрощеный грех, ведь не одна душа на свете так же мучится!» «Видно, – думает солдат, – надо выпустить Смерть»; пошел в лес – прямо к осине – и видит: висит торба высоко и качает ее ветром в разные стороны. «А что, Смерть, жива?» Она из торбы едва голос подает: «Жива, батюшка!» Снял солдат торбу, развязал и выпустил Смерть; как только очутилась она на свободе, тотчас – подавай