Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Ознакомительный фрагментсну. Разобрав заранее свою постель, – разгладив до единой складочки простыню, аккуратно разложив подушки и одеяло, – она, прихватив с собой спальные принадлежности, отправляется в кухню для совершения традиционного вечернего ритуала. Возвращается оттуда в наглухо запахнутом халате, с лоснящимся от умывания носом, с распущенной косой и с влажными на висках и на лбу волосами.

Если в это время Леонид и Миша находятся в комнате, Сима, скромно присев на край кровати, молча ожидает, когда ей представится удобный момент юркнуть под одеяло. Но вот такой миг наступает, – ребята или вышли за дверь, или, отвернувшись, принялись тоже разбирать свои постели (их двухэтажные «лежбища» расположены как раз напротив наших с Симой кроватей), – и тогда Сима ловко, заученным движением, сбрасывает с себя халат и тут же оказывается под одеялом. Она натягивает одеяло до подбородка, после чего облегченно вздыхает.

Каюсь, в такие моменты мне всегда очень хочется подшутить над ней – ну, напугать ее, что ли, слегка, к примеру, сунуть под одеяло какой-либо предмет. А больше всего хотелось самой залезть туда и в определенный миг внезапно пощекотать ее. И сегодня я не выдержала. Дождавшись, когда Сима, прихватив с собой «ночнушку» и халат, удалилась в кухню, я, сбросив быстренько с себя шлеры, забралась в ее постель. Сунув голову под подушку, вытянувшись в струнку и вдавившись изо всех сил в соломенный матрац, я велела хохочущей Нинке как следует, чтобы не было заметно никаких улик, расправить над собой одеяло.

Вскоре явилась ничего не подозревающая Сима. Увидев, что ребята торчат в комнате, привычно, терпеливо присела на край кровати (в этот момент я прямо-таки вдавилась в стенку). Но вот Мишка с Леонидом, почему-то перемигнувшись с Нинкой и то и дело фыркая, отвернулись к двери, и Сима тут же, не мешкая, метнулась под одеяло. А там – я…

Ох, что тут было! С громким воплем Сима подскочила чуть ли не на метр, потом, спрыгнув с кровати и забыв надеть халат, в одной короткой «ночнушке» принялась с возмущенными возгласами тянуть меня с постели вместе с подушками, простыней и одеялом.

Она, конечно, здорово рассердилась на меня, хотя в первые минуты немножко и посмеялась вместе со всеми. Я понимаю – поделом мне, но ведь не со зла же я это сделала! Просто не смогла сдержаться при виде ее несусветной стеснительности. Не хотела же я, в самом деле, своей шуткой обидеть ее.

Все это я пыталась позднее объяснить сквозь плохо сдерживаемый смех Симе, но она так и осталась каменно-непреклонной и, кажется, всерьез решила не разговаривать больше со мной. Ну ладно, завтра снова попытаюсь подольститься к ней, не станет же она целый век дуться на меня. Кстати, рассердилась Сима и на Нинку. Она также играет с ней «в молчанку» и даже в сердцах назвала ее «предательницей».

Сейчас уже все улеглись. В доме затихло. Только посвистывает где-то за плитой, напоминая о благословенном лете, невесть откуда взявшийся сверчок, да доносится через стенку едва слышный плач маленького Пауля. Ах, надо бы и мне последовать примеру остальных, тем более в моей постели еще несколько минут назад было так тепло и уютно, а здесь, в кладовке, мрак и холод окутывают сырые стены, и, кажется, все помещение заполнил тяжелый, терпкий аромат лежалых овощей и картошки. Но мне хочется хоть немного написать о дне сегодняшнем, а также о событиях минувшей недели.

Итак, о сегодня. Как я уже сказала выше, день этот прошел монотонно и скучно. Правда, некоторое разнообразие внесла наша послеобеденная вылазка (с Верой, Симой и Нинкой) в деревню – на почту, к Клееманну и в «Шалман». На почте мне повезло, я сумела купить две пачки писчей бумаги и даже пару тетрадей. У Клееманна пробыли недолго, так как Галя оказалась занята, а в зале расположилась группа каких-то расхристанных немецких вояк-отпускников, с расстегнутыми возле воротов тужурками и с наглыми, хмельными глазами. Они были уже изрядно пьяны, но продолжали лакать пиво, – на столе возле каждого стояли наполненные почти доверху кружки. Завидев нас, они принялись громко ржать, выкрикивать всякие непристойности. Один из сидящих поблизости молодчиков – очень бледный, со спутанными темными, влажными на висках волосами, пошатываясь, подошел к Вере, крепко схватил ее за руку: «Айн кюсс, фрейляйн! Айн зюссе кюсс фон шене руссише медхен!»[5]

Вера с силой отдернула руку: «Пошел прочь, дурак! Ишь чего захотел – „айн кюсс“! Разве тебе еще не надавали в России хороших пенделей?»

Хорошо, что снова выручил Клееманн. Проворно выскочив из-за стойки (привык, видно, к подобным сценам), он принялся уговаривать пьяного любителя «сладких поцелуев»: мол, эта русская девушка вполне благовоспитанная и порядочная, а ее хозяйка – известная в округе благочестивая дама. А сам в это время тихонько подталкивал загулявшего вояку к его гогочущим собутыльникам. Тут, конечно, и мы тоже не стали терять даром время – быстренько выскочили за дверь. Сима, разумеется, немедленно отчитала Верку. Ну, зачем она нарывается на неприятности, упоминая о «пенделях»? Ведь они теперь все понимают по-русски.

В «Шалмане», кроме всех тамошних обитателей, мы застали еще Ольгу и Галю от Клодта. Ольга, сидя у окна, тихонько бренчала на балалайке, которую довольно сносно смастерил из кусочков древесины и фанеры прибывший сюда с месяц назад с «арбайтзамта» молодой чернявый парнишка по имени Василий. По национальности этот паренек узбек, и вообще-то, его имя – Рустам, но он с первого дня попросил звать его Васей, что теперь все и делают.

Нашему приходу обрадовались. Ваня-Черный тотчас притащил скамейку. Уселись, принялись «балакать» о том о сем. Я рассказала, что мне удалось услышать по радио у Шмидта, а также о недавнем победном салюте в Ленинграде. Ваня-Великий подтвердил: он узнал вчера от местного швайцера, что сейчас на Украине окружены большие немецкие соединения.

Потом Ольга ударила пальцами по струнам, пронзительным дискантом запела частушки, где забавно перемежались однозначные русские и украинские слова. Что-то наподобие:

Милый Ваня на баяне

Грал романс на крыше,

Вин по лестнице пиднялся,

По дробине вышел.

Я милому своему

Подарю волошек,

Синий цветик василек

Дюже вин хороший.

Мама, ридная моя,

Сшей ты мне спидницю.

От любви в колодец брошусь,

Выплыву в криницю.

В общем, просидели мы там больше часу. Перед уходом я заглянула за цветастую занавеску, что отгораживает задний угол комнаты. Там молодая мамаша Ольга, сидя на измятой постели и обнажив налитую, круглую, как полная луна, грудь, кормила своего младенца. Малыш яростно чмокал белыми от молока