Дума о Кремле - Евгений Иванович Осетров

Швеции, Австрии; велико собрание серебряных предметов, сделанных в Нюрнберге, Аугсбурге, Гамбурге, во французских городах. Едва ли с чем сопоставима коллекция парадного конского убранства, составленная из даров, привезенных из Персии, Турции, Китая, Бухары… Въезды в Кремль обставлялись, как уже говорилось, с необыкновенном пышностью — об их красоте и свидетельствуют предметы церемониальных процессий.

У всех, кто побывал в Оружейной, долго стоят перед глазами кареты-возки, покрытые позолотой, вызывающие представление о феерических зрелищах из средневековых легенд. В народное сознание вошел образ золотой кареты, в которой едет Несмеяна Краса. Последним этот образ использовал наш старший современник Леонид Леонов, героиня пьесы которого говорит: «Чем ты королеву нашу можешь одарить… А ты ступай в люди, добивайся да приезжай… в золотой карете». И вот — ряды золотых карет, хотя едва ли одарили они счастьем своих седоков. Говорят, что с каретным собранием Оружейной может соперничать только единственный музей в мире, находящийся на другом конце Европы — в Лиссабоне.

* * *

Изделия, поступавшие в Оружейную палату, тщательно рассматривались, изучались, на них составлялись описи, иногда со всякими мелочами, вроде бы и не весьма важными. Из года в год велись переписные книги, записи в них — своеобразные новеллы о тех, кто приезжал в Москву и оставил о себе память. Это понимали наиболее внимательные и вдумчивые из путешественников. «Главная причина, — отметил посетивший Кремль Павел Алеппский из Антиохии, — почему они так заботливо записывают, та, чтобы ничто не утратилось и чтобы запись сохранилась для будущих веков, дабы об этом вспоминали, говоря: во дни царя Алексея приезжал антиохский патриарх и поднес ему то-то и то-то…»

Будем же рассматривать собранное в Оружейной как память о тех, кто в давние годы поднимался на кремлевский холм…

Летописцы добродушно подсмеивались над Иваном I Даниловичем, молва прозвала его Калитой, то есть денежной сумой, денежным мешком. Он слыл скупым и хитрым, но, если смотреть правде в глаза, он не столько клал монеты в мешок, сколько тратил их на покупку земель, расширяя московские владения. Есть и его камешки в основании Оружейной палаты. И все-таки главное не в этом. Сказочные богатства, собранные на кремлевском холме, — волшебный сказ о том, что могут сделать умные и талантливые руки, и одновременно — память веков, запечатленная в красоте вещей.

ДУМА О КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ

Красен, как солнышко, как ясный день, как маков цвет…

Поговорка

Среди любимых цветов Древней Руси первенствовал красный. Кремль краснокирпичный алел среди московских снегов, как красная гроздь рябины. В облике стоявшего на площади храма Василия Блаженного преобладали красные тона. Зоркий глаз подмечает, что в красном можно различать оттенки и густоты. В народных песнях красный как кровь именовался рудой; к цветку прижилось определение — алый; отличались по насыщенности цвета — чермный, червленый, кирпичный, малиновый и огневой.

Понятие «красный» имело и другое значение: прекрасный, красивый, чистый, добрый. Если говорилось, например, что у соседа красная изба, то все понимали, что речь идет о жилье чистом, белом, с изразчатою печью и окнами, обращенными в сторону, откуда всходило солнце. Самое почетное место в дому — красный угол, обращенный к юго-востоку. В углу находилась красная лавка, на которую сажали званого гостя. У большой избы должно было быть красное крыльцо, то есть переднее, приемное, парадное, — оно строилось с навесом и выходило не во двор, а на улицу. Естественно, что лучшая, наиболее обширная и всеми почитаемая в стольном граде площадь, раскинувшаяся возле кремлевских стен, украшенная диковинным храмом-цветком и парадным выходом из крепости — Спасскими воротами, стала называться Красном.

Собственно, площади столько лет, сколько Москве, и в глубине ее почвы, наверное, есть следы богатырских коней Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского. Но площадь в буквальном значении, как незастроенное место в городе, существует с тех пор, как были возведены кремлевские стены, когда Иван III повелел очистить пространство между Кремлем и Великим Посадом.

Облик площади да и ее характер, даже назначение многократно менялись. Ее иногда по справедливости называют «безмолвной историей Москвы».

О чем рассказывает здесь муза истории Клио?

Осада. Стрел больше, чем песка на отмелях Неглинной. Кто рвется в крепость? Властолюбивый Ольгерд, приведший к этим стенам литовское воинство, хан Эдигей с ордынскими всадниками или жаждет богатой добычи со своими крымцами Гирей? Крепость выдерживала натиски многочисленных врагов, и каждое такое нашествие заставляло подумать о том, какие следует принять меры безопасности. Одна из них решительно и на долгие годы изменила подступ к Кремлю. В десятых годах шестнадцатого столетия возле крепостной стены, от Москвы-реки к Неглинной, вырыли ров-канал, выложили его кирпичом и камнем, заполнили водой. Археологи, копающие в наши дни, именуют сооружение «Алевизов ров», по имени зодчего. Вода шла в канал подземной трубой — вот когда еще струи Неглинной познакомились с подземным бытием. Вспоминает ли об этом река, ныне полностью — от истока до устья — уложенная под улицами и площадями в полое устройство? В водах рва отражались пятигранные бастионы (ими гордились москвичи), а в Спасские (Фроловские) и Никольские ворота вели подъемные мосты… Картина была живописная! На противоположной стороне площади стояли бесчисленные торговые ряды — деревянные, показавшиеся бы теперь нам игрушечными. Они, эти ряды, — простые, нарядные, веселые — словно противостояли крепости, имевшей тогда суровый вид. Ведь с раскатов смотрели пушки, дремавшие лишь до поры до времени. Площадь получила законченный вид, когда выросла пирамида Василия Блаженного, напротив него — Отдаточный двор, а позднее Земский приказ… Собственно, имя «Красная» появилось довольно поздно, до этого площадь именовалась Пожаром, так как место перед крепостью по разным причинам выгорало довольно часто. Своеобразной трибуной являлось Лобное место — сначала деревянное, а потом каменное. Возле него разыгралось немало московских трагедий. Так, при Иване Грозном здесь стояли, наводя ужас, восемнадцать виселиц.

Путешественник Адам Олеарий в записках писал о Красной площади как о главном рынке города. Тут, в «чреве Москвы», день-деньской толпился народ, мелочные торговцы ставили свои скамьи, шалаши, квасные кадки, женщины продавали домашние изделия, пироги, напитки, бортники угощали лесным медом. Все это приводило к тому, что в торговые дни на площади была толкотня, шум, ералаш. Приходилось оглашать указ о том, что поставленные в неуказанных местах сундуки с рухлядью (то есть мехами), лавки, скамьи «сломать и впредь на тех местах никому, ни с какими товары торговать, чтобы на Красной площади и на перекрестках стеснения не было». Как нечто удивительное Адам Олеарий отметил, что на площади есть особое место, куда