Обратный билет не нужен - Энди Кроквилл

Алекса составилось представление о том, что родня Олдриджа так и осталась неотёсанной деревенщиной, впрочем, приметы невысокого происхождения иногда прорывались в речи и у самого старика. А теперь ещё прибавилось и это: «Не хочу, чтобы всё поделили между собой их отцы, такие же старики, как и я». В чём-то он был прав: молодых ещё можно чему-то научить, а старых уже не переделаешь.

Но сейчас в воспоминаниях старика, наполнивших его сон, его разборки с братьями отошли на дальний план. Он увидел, словно это было вчера, как познакомился с Люсиль Гордимер. Однажды в театре они, как нарочно, оказались соседями по ложе. Их представили друг другу, и сэр Олдридж не мог отвести от неё глаз весь вечер. А она при этом смотрела на сцену и лишь по окончании спектакля повернулась к нему, и одарила его улыбкой. Потом в памяти всплыло, как они поехали на море сразу после свадьбы, это был Лазурный берег; и как он однажды сильно, сильнее, чем когда-либо ещё, приревновал её. Приморская гостиница, голоногие мальчишки, торгующие альфеусами и лангустами, лепестки на воде, пристающие к днищам лодок, молодой художник, изобретающий рецептуру закатных красок, юная длинноволосая грация-ветреница, сводящая с ума бедного служителя муз. У неё маленькие ступни, после которых на песке остаются нечёткие лунки, мгновенно поглощаемые пеной, короткие икры и выглядывающие из-под юбки коленки в синяках, совсем как у мальчишек. Вставала она с солнцем, которое сразу впитывала своей каштановой гривой, непокорно взмывающей под облака при особенно резких поворотах головы и лишь изредка укрощаемой при помощи шёлковой ленточки и старого черепахового гребня. После завтрака она удалялась с художником в труднодоступные складки побережья, прыгала по камням, размахивая широкополой шляпой, забиралась в горы и кричала оттуда о своей любви к людям, морю, птицам. Художник брал с собой бумагу и угольком набрасывал очертания её полуоткрытых уст, чуть выступающего подбородка, пытался поймать этот взгляд зверька под распушённой чёлкой. Он рассказывал ей о полутонах, формах, об игре теней, показывал панораму вечерней бухты, а она умывалась в ручьях, гонялась за ящерицами, нараспев декламировала наполненные чувством стихи из синих поэтических сборников… Он восторгался этим нетронутым диким цветком, не смея даже в мыслях прикасаться к его сочному мягкому стеблю. Ведь её ждал и встречал в гостинице муж, который не любил, когда она опаздывала с прогулки. Во время её прогулок муж загорал у бассейна, вёл тоскливые переговоры в баре и в лобби. Чтобы жена не слишком скучала, нашли способного художника, который сопровождал её на прогулках, а потом запечатлел её образы на память. Перезимовав в Париже, в этом чреве Европы, ставшем для таких художников, как тот, кому позировала Люсиль, и Эдемом, и Меккой в одно и то же время, он на будущий год вновь посетил знакомые места на побережье, но ни там, ни в соседних городках чудесному видению более не суждено было повториться. А потом началась война, и англичане оказались заперты на своем острове. Мечта рассыпалась под умелой и опытной рукой сэра Олдриджа, сделавшего из своей жены, поклонницы богемы и вольных чудачеств, светскую даму, в чём художнику вскоре пришлось убедиться, когда Господь столкнул их на открытии разрекламированного художественного салона, где они оба входили в моду – он своими работами, она своей красотой и умом, в роскошном вечернем платье с глубоким декольте, опираясь на руку хмурого широкоплечего «бульдога». Её чёлка была аккуратно уложена, но её выдали серо-зелёные бездонные глаза, излучающие любопытство, как раньше – смущение. В самом центре внимания посетителей салона оказалась свежая работа модного художника – портрет обнажённой дамы, пробуждающейся на рассвете. Картина так и называлась – «После сна». Когда сэр Олдридж с супругой оказались напротив этой картины, лицо сэра побагровело: он узнал в изображённой на холсте даме свою жену. Люсиль тоже вспыхнула, но не от неудовольствия, а от неожиданности. Разумеется, супруги тут же ретировались, а вернувшись в гостиницу, муж закатил жене невероятный скандал, который потом больше уже не повторился, потому что Люсиль убедила сэра Олдриджа в том, что художник никогда не видел её обнажённой и, более того, никогда не прикасался к ней и что эта картина навеяна исключительно воображением художника. А если подобная истерика ещё хотя бы раз повторится, то сэр Олдридж потеряет супругу навсегда – она попросту уйдёт от него. Сэр Олдридж внял угрозам своей жены, и больше ему не пришлось видеть её разъярённой. А художник? Что оставалось делать художнику? Эти глаза, этот рот, это ставшее отныне чужим лицо, запечатлённое им на многочисленных эскизах, художник рвал в своей студии на огрызающиеся неровными краями куски, размазывая краски и уголь по мокрым щекам. Той же влажной и бессердечной ночью, что ссорились супруги, он страдал посреди жестокой северной столицы, окутанной мрачными облаками, похожими на куски рваной бумаги, плывущие по угольно-жёлтому небу и угольно-красной воде.

Но муж Люсиль всегда был слишком толстокожим, чтобы догадаться о том, что происходило в её душе. Тогда у бассейна, пока его жена признавалась в любви всему миру, сэр Олдридж бурчал своим приятелям:

– Уже скоро неделя, как мы здесь загораем, а я уже перестал бриться. Незачем! Всё равно никто не обращает внимания. Скажите хозяину, что здесь нужно срочно устроить кинозал или какое-то иное развлечение.

– Тебе не надоело? Ты своими стонами заглушаешь шум прибоя. Ну ты же не женщина, чтобы вертеться перед зеркалом! Смотри лучше на горы и море – какое кино с ними сравнится? Давай лучше выпьем. Только чур больше не бить посуду. Не в деньгах дело. Если у них закончатся бокалы, из чего мы тогда будем пить?

Хохот перекрыл продолжение разговора, а сэр Олдридж кинул беспокойный взгляд на часы: Люсиль задерживалась. Он её не ревновал. Если в нём начинало зарождаться какое-то сомнение, он тут же говорил себе: «Эй, парень, остынь! Кто в сравнении с тобой этот мазилка?». Зато жена будет опять хорошо спать и ей не помешает ворочающийся рядом муж, страдающий от бессонницы и панических атак. Под благотворным влиянием Люсиль сэр Олдридж избавился от ночных страхов, но перешёл в другую крайность – апатию и безразличие.

Однажды, уже лишившись способности самостоятельно передвигаться, он увидел ещё один сон, в котором бродил по кладбищу и искал могилу Люсиль, и не мог найти. Кладбище было переполнено могилами и памятниками, но в том месте, где он похоронил Люсиль, осталась никем не тронутая небольшая лужайка, на которой зеленела травка. Был ясный солнечный день, но над лужайкой застыло небольшое облако,