Блокадные дни. «Жёлтый снег…» - Елена Константиновна Зелинская

один, предоставленный сам себе. Его мать осознала это через два месяца, когда мы были уже на Кавказе и она стала немного приходить в себя. Соседи по Садовой не любили т. Нину именно из-за этого.

Меня до сих пор тоже мучают угрызения совести. Дело в том, что ко мне в д/сад накануне смерти приходила мама попрощаться, но она была такая страшная, что я к ней так и не подошла. Женщины, которые держали её под руки, звали меня, но я не сделала ни шагу в их сторону. Тогда мама сказала: «Ладно, не надо». И всё – назавтра я стала круглой сиротой, 18 февраля. Надо мной взяла опекунство т. Лина – и вот мы с ней всю жизнь вместе. Своей семьи у неё не сложилось. Олегу не повезло: он был старше меня на два года, ему было уже 9 лет, и таких детей в д/сад не брали, а мне было ещё только 7 лет. В детском саду на 1 Мая мы даже готовили какой-то концерт. Меня одели узбечкой, на голову надели тюбетейку и дали полосатый халат. В руки поместили пиалу. Я должна была сказать: «Якши». Что это такое, я не знаю, но в то время страшнее меня, по-моему, не было детей, так что узбекский наряд довершал общую картину. С детским садом мы ходили в баню. В бане мылись все вместе: и мужчины, и женщины. И те и другие были похожи на скелеты, и наличие пола ничем не выделялось. Только мужчины в основном сидели, они не могли двигаться, а женщины мыли и себя, и их, хотя им было тоже очень тяжело.

Спали мы в подвальном помещении на случай бомбёжки. После зимы в подвале скопилась вода, кровати так и стояли в воде. Она доходила почти до матрацев. Мы по дощечке проходили на свою кровать, лежали во всём сыром, одетые. Два раза у нас в «спальне» было целое событие. Кто-то принёс один раз огромную голую кость, а в другой раз – грязный кусочек соли. И то и другое мне удалось лизнуть по одному разу. Около д/сада стоял небольшой деревянный домик. Говорили, что там живёт людоедка. Тогда в Ленинграде людоедство уже приобретало определенные обороты. Так вот, из моей группы так и пропали двое ребят – мальчик и девочка, – конечно, самые упитанные. Мимо меня проходила женщина с мешком под мышкой, но я не соблазнила её.

Иногда т. Л. приводила меня к себе на фабрику. Там меня кормили и укладывали на нары. Я не могла шевелиться после еды. Живот раздувался, женщины плакали, глядя на меня. Во время блокады у меня сильно потемнели волосы, заострился нос, срослись брови, а тело было покрыто какой-то шерстью или пухом. Это был страшноватый ребёнок.

Да, забыла ещё про один блокадный эпизод. Ещё при жизни мамы на ул. Маклина. Мы с ней были уже вдвоём, без папы. Вдруг к нам является Галина бабушка Евгения Трофимовна и просит у нас карточки, как и дядя Боря (её сын). Мама послала меня в комнату за альбомом с фотографиями. Я принесла. Тогда Е. Тр. стала кричать, что ей нужны хлебные карточки. А я очень рассердилась на это и сказала маме, чтобы она выгнала Е.Т. Ну, кое-как уговорили, и она оставила нас в покое.

Люди лишались рассудка.

В детском саду я находилась до 20 мая 1942 г., до того момента, когда мы уехали из Ленинграда на Кавказ, в Ессентуки, к маминому брату, к дяде Жоржу. Поехали мы втроём: т. Л., т. Н. и я. Эвакуация – это отдельная история.

Наши скорбные даты

8 февраля 1942 года – день смерти А.Ф. Долинского;

18 февраля 1942 года – д. смерти О.С. Долинской;

31 декабря 1941 года – д. смерти А.Л. Долинской;

1 апреля 1942 года – д. смерти О.Л. Рубец;

Февраль 1942 года – д. смерти Л.А. Рубец, дяди Бори, дяди Коли; Евгении Трофимовны Савич.

Эвакуация

Эвакуация проходила и зимой, и летом по Ладожскому озеру. Эта трасса названа Дорогой жизни. Ладога спасла тысячи людей. Зимой людей перевозили на машинах по льду. Немцы бомбили, лёд ломался, машины с людьми уходили под воду. А весной и летом на катерах людей перевозили моряки на другую сторону Ладоги. Всё это сопровождалось страшными бомбёжками.

Мы уезжали из Ленинграда в мае, поэтому нас перевозил по Ладоге катер. Но до Ладоги нужно было добираться на поезде. Ехать надо было до Кобоны, отправного эвакопункта. Наш поезд по дороге несколько раз бомбили. Он останавливался. Уцелевших людей размещали в уцелевшие вагоны и везли дальше. Так было несколько раз. Наконец добрались до места. На берегу Ладожского озера стояла, да и сейчас стоит маленькая церквушка, которая в зимнее время спасала людей от морозов во время эвакуации их на машинах через замёрзшее Ладожское озеро. Но в мае было тепло, и в церквушку мы не заходили. Все ждали катеров, разместившись вокруг церкви. Вещей с собой было немного. То, что смогла взять в свои руки т. Лина. Т. Нина пришла на Финляндский вокзал с одной маленькой чёрной сумочкой под мышкой. Она сказала, что едет к брату и ей ничего не нужно. Так и отправились в путь. Похоже, что с головой у неё в блокаду стало совсем плохо. Наши вещи «ехали» через Ладогу одни, без людей и были разбросаны в лесу за Ладожским озером, т. е. уже на Большой земле. Так называли места, свободные от немцев. Для группы людей, в которой находились и мы, подали три катера. Мы ехали (плыли) в среднем. Сразу же началась бомбёжка снова. Немецкие самолёты летали над нами и сбрасывали бомбы. Береговая наша артиллерия пыталась их отбить. Два катера по краям пошли ко дну, с людьми, разумеется. Мы остались на воде одни. Мне стало плохо от качки и голода, я позеленела совсем. Подошёл молодой матросик и сунул мне в руки белую булку. Это было как сон. Стало легче, и даже появились какие-то чувства. Было солнечно и тепло. Мы достигли противоположного берега. Теперь надо было отыскать вещи. Их было гораздо больше, чем людей, т. к. ⅔ уже погибли. Но люди искали только свои тюки. Нашли свои пожитки и пошли через лесок к железнодорожной станции, откуда нас должны были отправить куда-то на юг в товарных вагонах. По дороге нас встретили собака и кот. Они, видно, гуляли по лесу. Люди из