Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

Но он, их главный штабс-маляр,

Поет о пробках в Моссельпроме.

(«На Кавказе», сентябрь 1924)

Маяковский, продолжая давний спор, отвечает на подобные упреки в поэме «Во весь голос» (1930):

И мне

        агитпроп

                     в зубах навяз,

и мне бы

         строчить

                  романсы на вас —

доходней оно

               и прелестней.

Но я

      себя

             смирял,

                     становясь

на горло

        собственной песне.

Политическая, агитационная поэзия Маяковского в 1920-е годы оказалась уникальным явлением. «Он дал этой власти дар речи. Не старая улица, а новая власть так бы и корчилась безъязыкая, не будь у нее Маяковского», – писал позднее критик, резко не принимавший подобную поэзию и сыгранную поэтом общественную роль. Но он сразу же вынужден был признать: «С ним, еще долго об этом не зная, она [власть] получила в свое владение именно то, чего ей не хватало: величайшего мастера словесной поверхности, гения словесной формулы. „Точка пули“, „хрестоматийный глянец“, „наступал на горло“, „о времени и о себе“… Это ведь в языке останется, хотим мы того или нет» (Ю. А. Карабчиевский. «Воскресение Маяковского»).

Но даже в рассчитанных на прикладную задачу, прямолинейных текстах появлялись главы, фрагменты, «куски», поражавшие самых искушенных мастеров, совершенно далеких от идеологии Маяковского.

Хлопнув

          дверью,

                  сухой, как рапорт,

из штаба

            опустевшего

                            вышел он.

Глядя

        на ноги,

шагом

          резким

шел

       Врангель

в черной черкеске.

Город бросили.

На молу —

             го́ло.

Лодка

            шестивесельная

стоит

            у мола.

И над белым тленом,

как от пули падающий,

на оба

             колена

упал главнокомандующий.

Трижды

              землю

                           поцеловавши,

трижды

                 город

                            перекрестил.

Под пули

           в лодку прыгнул…

                                      —Ваше

превосходительство,

                                грести?

                                        —Грести!

(«Хорошо!», гл. 16)

М. И. Цветаева, прославившая Белое движение в книге «Лебединый стан», после революции оказавшаяся в эмиграции с мужем-офицером, увидела в «октябрьской поэме» «Хорошо!» не грубую «агитку», вышедшую из противоположного лагеря, а подлинный эпос: «Вспомним… гениальные строки о последнем Врангеле, встающем и остающемся как последнее видение Добровольчества над последним Крымом, Врангеле, только Маяковским данном в росте его нечеловеческой беды, Врангеле в рост трагедии» («Эпос и лирика современной России. Владимир Маяковский и Борис Пастернак», 1932).

Маяковскому, следовательно, удавалась не только трагедия ВСНХ!

Такими же замечательными сценами оказываются свидание с Блоком на фоне тонущего ночного Петербурга и сцены стихийного «русского бунта», явно напоминающие о «Двенадцати» (гл. 7), история жизни семьи Маяковского («Четверо в помещении – Лиля, Ося, я и собака Щеник») во время Гражданской войны (гл. 13–14).

Присяга красному знамени не мешала поэту писать хорошие стихи. Но новый образ лирического героя, «ассенизатора и водовоза, революцией мобилизованного и призванного», оказался тоже чреват трагедией.

Финал: точка пули

Все чаще думаю —

не поставить ли лучше

точку пули в своем конце.

Сегодня я

на всякий случай

даю прощальный концерт.

(«Флейта-позвоночник», 1915)

Эти стихи написаны «красивым, двадцатидвухлетним». Мотив самоубийства часто появляется в ранних стихах Маяковского. Но вставший под красное знамя поэт революции, славящий коммуну из стали и света, преисполненный оптимизма, резко меняет точку зрения.

В 1925 году покончил с собой Сергей Есенин. В статье «Как делать стихи?» (1926) Маяковский вспоминал: «Утром газеты принесли предсмертные строки:

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.

Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно – стих, подведет под петлю и револьвер.

И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь.

С этим стихом можно и надо бороться стихом, и только стихом.

Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине».

Смысловым итогом стихотворения «Сергею Есенину» (1926) являются финальные строки, прямо полемизирующие с есенинскими:

Для веселия

          планета наша

                           мало оборудована.

Надо

            вырвать

                   радость

                           у грядущих дней.

В этой жизни

              помереть

                             не трудно.

Сделать жизнь

                     значительно трудней.

Наставительность и патетика в этом стихотворении сочетались с иронией, Маяковский пытается предостеречь «колеблющихся» от повторения есенинского поступка, но одновременно отказывается давать определенный ответ о его причинах.

Почему?

          Зачем?

                Недоуменье смяло.

Критики бормочут:

                            —Этому вина

то…

      да сё…

                а главное,

                         что смычки мало,

в результате

                     много пива и вина. —

Дескать,

        заменить бы вам

                                    богему

                                           классом,

класс влиял на вас,

                   и было б не до драк.

Для Маяковского какие-то личные, тайные, трудноопределимые мотивы самоубийства оказываются важнее, чем очевидное социальное или бытовое объяснение: здесь поэт понимает поэта:

Не откроют

               нам

                  причин потери

ни петля,

              ни ножик перочинный.

Может,

           окажись

                   чернила в «Англетере»,

вены

      резать

                       не было б причины.

Подражатели обрадовались:

                                               бис!

Над собою

           чуть не взвод

                            расправу учинил.

Почему же

             увеличивать

                      число самоубийств?

Лучше

        увеличь

               изготовление чернил!

Навсегда

        теперь

                 язык

                      в зубах затворится.

Тяжело

        и неуместно

                 разводить мистерии.

У народа,

          у языкотворца,

умер

         звонкий

                 забулдыга-подмастерье.

Через три с половиной года, 14 апреля 1930-го, Маяковский выстрелил в себя в рабочей комнате на Лубянке. Это самоубийство казалось еще более поразительным и загадочным, чем есенинское.

«Не верили, – считали – бредни, / Но узнавали от двоих, / Троих, от всех», – начинает Б. Л.