Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

Настоящим светопреставлением стало известие о беременности Ирины Шимбаревич. Товстоногов не представлял себя без верной помощницы, и, когда она, приехав к нему домой по возвращении его с гастролей, сообщила о своем положении, буквально замер посредине комнаты с только что отысканной тапкой в руке. Затем, по приезде в театр, всем заходившим к нему в кабинет сокрушенно сообщал:

– Вы же ничего не знаете! Ира беременна!

Можно было подумать, что отцом готовится стать он, хотя Ирина Николаевна была замужем и счастливо ожидала ребенка в законном браке с любимым мужчиной. О дальнейшем она вспоминала:

«Я родила дочь в четыре утра и еле дождалась девяти часов, чтобы побежать звонить. Домой? Нет, конечно. Товстоногову! Домашние ведь сами дозвонились и уже знали о свершившемся. Нашла “двушку”, надела страшные казенные тапки, подпоясала халат веревкой и пошла.

Мало кто знает, что такое разбудить Товстоногова в девять утра! Причина должна быть слишком весомой. Мне думалось, что настал именно тот случай. Сначала рассерженный оттого, что разбудили, он обрадовался: “Ирочка, я вас поздравляю. Наконец-то вы избавились от бремени! Кто у вас родился? Ребенок?! Девочка?! Поздравляю. А мы не умеем делать девочек (он имел в виду свою семью и своих сыновей). Хорошо. Я рад. Понимаю, сегодня, очевидно, вы не сможете прийти в одиннадцать часов, но чтобы к часу непременно были!” Когда ж я стала заверять, что это абсолютно исключено, он вдруг припомнил горьковский рассказ “Рождение человека” (где героиня, разродившись в стоге сена, перевязала пуповину и продолжила свой путь): “Но ведь другие женщины рожают прямо в степи – и для них жизнь идет своим чередом”.

Товстоногов был вне быта, он парил над бытом. Но когда становился свидетелем моих разговоров с домочадцами, пытался соблюсти хороший тон и продемонстрировать к ним интерес. С годами это превращалось в некий ритуал. Дочь росла, а Георгий Александрович задавал неизменный вопрос: “Каков рост Полины, сколько сантиметров?” Поначалу я недоумевала, а потом уже свыклась и со смехом отвечала, что понятия не имею, так как рост регулярно измеряют только грудничкам. И потом я все время в театре, мне некогда заниматься замерами дочери».

Когда захворал хранитель музея БДТ Вениамин Каплан, Георгий Александрович заметил, что для работы в театре нужно крепкое здоровье:

– Если вы больны, не надо вам работать!

Это сознание, этот «приговор» стал со временем «приговором» и самому себе. Товстоногов был истинным трудоголиком. «Вдохновение не посещает ленивых, – указывал он. – Надо много и упорно трудиться, подготавливать побольше «топлива» для работы воображения, и тогда придет вдохновение. Если оно не сразу осеняет, если режиссер не сразу видит будущее творение – не надо отчаиваться. Не надо сердиться на свое воображение, топать на него ногами, насиловать его. Надо работать. Вдохновение обязательно придет, если, конечно, у режиссера и его артистов есть творческие способности».

Когда прогрессирующая болезнь стала отнимать у мастера возможность работать в полную силу, это стало для него трагедией. Хотя Натела Александровна подчеркивала, что недуг не был столь уж тяжелым и его можно было вылечить, сделав шунтирование. Операция была назначена, но буквально в последний момент, уже надев пальто, чтобы ехать в Москву, Товстоногов вдруг передумал. Почему? Часто говорится, что в больницах не разрешают курить, а режиссер не мог обходиться без курения. Однако вряд ли это было главной причиной.

Курение доктора вообще категорически запрещали Георгию Александровичу. Чтобы помочь брату, Додо, такая же заядлая курильщица, решила проявить солидарность и расстаться с вредной привычкой. При этом для Гоги был разыгран целый спектакль: врач, с которым Натела Александровна заранее договорилась, должен был сделать ей, брату и гостившей у них знакомой болезненный укол в ухо, который якобы должен был срабатывать как блокатор для тяги к табаку. Додо рассчитывала на психологический эффект такого «плацебо». Наутро она героически не курила: ни за утренним кофе, ни во время разговора по телефону, ни за завтраком… Но вот к завтраку вышел Георгий Александрович и невозмутимо закурил сигарету. Натела Александровна, терпевшая ради брата «ломку» уже три часа, взорвалась. От ее крика Гога мгновенно сбежал в свою комнату. Вместе с сигаретой…

В другой раз врачи поставили Товстоногову уже жесткий ультиматум: или отказ от курения, или максимум два года жизни. К тому времени больной режиссер уже с трудом ходил. Он попытался выполнить это жизненное для себя требование медицины, что из этого вышло, рассказывает Дина Шварц:

«…И вот подошли к третьему действию, еще не на сцене, а в репетиционном классе, где происходит поиск пластических решений – самый, пожалуй, важный и самый любимый и артистами, и Г. А. этап репетиционного процесса, он, по существу, все и определяет. И мы наблюдаем странную картину: Г. А. безучастно наблюдает, как артисты “стихийно” ходят по площадке, и… молчит. Он сидел за своим режиссерским столиком, подперев рукой голову… Казалось, он внимательно следил за происходящим, но на самом деле был совершенно безучастен. Актеры были в недоумении, но молчали, кто-то тихо сострил: “Это что, прогон?” Репетиция закончилась в положенное время. Потом Г. А. вызвал меня к себе в кабинет. В его глазах за очками была паника.

– Я не могу работать.

– Георгий Александрович, о чем вы думали в течение трех часов?

– Только об одном: хочу курить, хочу курить…

Мне было пронзительно жалко его, до слез.

На другой день он обратился к врачу-психиатру, который сказал примерно следующее: “Оставьте его в покое, пусть курит, он не выдержит такого напряжения”. Г. А. торжествовал, радовался, как ребенок, демонстрируя окружающим свое право на курение».

«Право» на курение он сохранил до конца, но отсрочить этот конец в условиях такого «права» и отказа от операции, по-видимому, уже ничто не могло. Ирина Шимбаревич вспоминает, что, когда она пришла работать в театр, шеф был уже глубоко больным человеком: к отказывающему сердцу добавлялось высокое давление и периодически открывавшаяся язва. В итоге помощнице приходилось заниматься не только рабочими, творческими вопросами, но и главным – здоровьем начальника. Питание по часам, строгая диета, прием лекарств едва ли не каждый час…

«Утром я бежала на рынок, где покупала ему творог “пластиками”, как он любил, – вспоминает Ирина Николаевна. – Георгий Александрович предпочитал “городской” батон за двадцать две копейки. Любил сыры из разряда швейцарских, с большими дырками. Сметану же я приобретала не на рынке, а в магазине, поясняя, что “холестерина нам не нужно”. Покупала грейпфруты и гранаты. На пластмассовой соковыжималке