Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

она, наступив еще на одни унитарные грабли, причем на самые для любых граждан болезненные — на государственный язык! Крайне важная развилка, которую стране-новичку, стране-подростку, собиравшейся из облезлой Российской империи направить стопы на сияющий запад, в сторону устойчивых демократических институтов и либерального европейского комфорта, умнее было бы не проскакивать.

Это вам не лобио кушать в Грузии, где язык титульной нации и так де-факто доминирующий. Моноэтничной и моноязычной Украина никогда не была, так что языковая толерантность и лингвофедерализм буквально напрашивались: в Киеве до недавних пор больше половины доносящейся на улице речи — русская. То же самое на фронте. Гибкое государственное и официальное многоязычие без аннексий и дискриминаций было бы естественной, компромиссной и, главное, взрослой и европейской опцией. А еще и благородно-красивой — обезоруживающей имперца-соседа, лишающей большую часть его пропаганды рутинной семантической силы.

Конечно, колониальный ресентимент относительно российской языковой политики не мог, несмотря ни на какие коренизации, не давить на украинское общество, но не уподобляться же вчерашнему угнетателю!

Как самые первые, так и самые последние законы Украины о языке[917] вводили для неукраинских языков (для русского в первую очередь!) все новые барьеры и запреты — и не только на коммуникацию в центральных и региональных госорганах, но и на получение среднего образования, на работу СМИ, на издательскую деятельность и т.д. И это в стране, где русский язык как разговорный был распространеннее украинского!

Все это вело к маргинализации национальных меньшинств[918], особенно русских, поставляя тем самым Путину на стол солидную надежду на «хлеб-соль», а его Генштабу и пропагандистам — «казусы белли» на блицкриги[919]. Так и видишь злорадную усмешку Кремля, уже срегенерировавшего в себе железу новой имперскости (не просто сосед, но сосед-метрополия) и заправившего швабру в анус своей внутренней оппозиции. Уже наевшего себе геоглобалистический жирок, но проголодавшегося и жадно облизывающегося в предвкушении какой-нибудь киевской ошибки: «Ага, я же вам говорил...»! И — цап-царап!..

Увы! Гормоны подростковой государственности взбухали на Украине прямо на противоходе российскому стариканству — на геть-стратегеме «Растопчем все имперское, все колониальное, все москальское!». А, стало быть, и на тезисе «Прочь от русского языка!». В результате вместе с фекалиями кремлевского администрирования в черноморский сероводород потекли и ювенильные струи реально общей для двух стран русской культуры. Той высокой культуры, что всходила в Одессе, Киеве, Нежине, Коктебеле и десятках других мест на перегное той внутренней свободы, к которой Государство Российское никакого иного отношения не имела, кроме держимордности и гнобления. Той культуры, от которой и в самой России оставались лишь ручейки, а не реки.

Государственный пубертат — это стремление к политической этнопрофилированности, к одинокому верховенству титульной — теперь уже украинской! — атрибутики и символики надо всеми прочими. У такой акцентировки, у такого «переходного возраста», впрочем, своя осмысленность и свои — весьма глубокие и широкие — корни. Польша, Румыния, Венгрия, Литва, Латвия, Эстония — все они в межвоенное (между Первой и Второй мировыми) время проходили — и довольно болезненно — через подобный «младонацьонализм», и каждую из них в результате «санаций» неизбежно прибивало к институту сильнорукого национального лидера, до боли напоминающего собой не то фюрера, не то дуче[920]. Западноевропейские же интеллектуалы — в пароксизме восторженной наивности — принимали издержки банальной подростковости за щепки и трудности построения молодой украинской нации — и с пеной у рта защищали любые «санации» от самих же себя, но вчерашних. Они же строго следили за тем, чтобы в печать, даже научную, не проникло ни единое слово, уклоняющееся от их нарратива.

Так и в новой, независимой Украине под сладкий стрекот самоопределения и самоутверждения в действительности разыгрывалась яростная борьба за власть и деньги — за право быть или хотя бы слыть новым «царем горы». Недальновидная стратегия разливалась в меха сомнительных тактик, в улюлюкающую пассионарность, в провокаторов и титушек, в коллективного Сашку Бѝлого, победительно учащего всех непонятливых правосекторной демократии в аудиториях мусорных баков.

При этом щирые и ярые националисты большинством в новой Украине никогда не были, а вот наглости и пассионарности им было не занимать. И это не просто наглость и пассионарность! В контексте российско-украинского противостояния, при Путине и Ющенко[921] впервые и открыто принявшего форму противостояния колониально-имперского, оуновский национализм без труда приобрел дополнительную символическую окраску — а с ней и символическую силу! — окраску и силу не банального юношеского шовинизма, а окрыляющего свободолюбия. Но сам по себе такой сплав — свободолюбия с национализмом — чрезвычайно рискован, ибо чреват гражданской войной.

Именно поэтому упаси бог национализм запрещать или загонять его в лесные схроны! Пусть будет легально представлен в парламенте, если пройдет через выборы, как это однажды (но лишь однажды!) сдюжила антисемитская партия «Свобода» Олега Тягнибока[922]. Ну, а не пройдет, то не будет представлен: обеспечьте честность выборов и доверьтесь народу как избирателю.

Это, так сказать, «география».

А что с «историей»?

Как ощущала себя украинская политическая нация, оказавшись на вершине горы? И как — оказавшись на дне оврага под названием Бабий Яр?

Увы, история политикой даже не нашпигована, как сало чесноком, а нафарширована, как гефилте фиш карпом. Украинская и еврейская ее составляющие — под тяжелым и пристальным стереовзором русско-имперской чугунной птицы — как же судорожно, с каким изуверским подагрическим хрустом в суставах, оказались они сцеплены друг с другом!

Ретроспективно это все больше история антисемитизма с чертой оседлости, с делом Бейлиса и гектолитрами пролитой в украинскую землю еврейской крови — Хмельниччина и гайдамаччина, погромные волны 1880-х и 1905 годов от Романовых и 1919-1920-х годов от Петлюры, Булат-Булаховича и прочих батькóв — и так вплоть до Холокоста и Бабьего Яра!

Впервые символическая константа негативного отношения к евреям Украины поменялась только в 1991 году, когда — стараниями Ильи Левитаса, которому президент Зеленский в 2021 году посмертно присвоил звание «Героя Украины», и других рыцарей Бабьего Яра — в Яру наконец появилась «Менора».

Еще раз подчеркнем: это лишь символическая константа — перелицовка, а не перелом. Или, как выразился один из моих корреспондентов: «Снявший советскую паранджу нацистский охлос бывшего УССР НИКОГДА не станет другим...» Ну чем антисемит Кравчук — секретарь ЦК КПУ по идеологии — разнится от Кравчука-президента?

Примечательно, что и после 1991 года Украина, увы, преуспела в сломе любых начинаний по увековечению трагедии Бабьего Яра. Только достигалось это теперь другими руками — не столько государственно-идеологическими, пропитанными казенным антисемитизмом, как в советскую пору, сколько общественническими и, увы, нередко