Реформация - Уильям Джеймс Дюрант

доверием: права владельца ограничивались потребностями группы, чья организация предоставляла ему возможности, средства и защиту. Возможно, под влиянием римского права, которое теперь доминировало в немецкой юриспруденции, собственник стал считать свое владение абсолютным; он чувствовал, что имеет право делать со своей собственностью все, что ему заблагорассудится. Фуггерам, Хохштеттерам и другим «купеческим князьям» не казалось неправильным «загонять» товар в угол и затем повышать на него цену, или создавать картели для ограничения производства и контроля над торговлей, или манипулировать инвестициями, чтобы обмануть мелких держателей акций.7 Во многих случаях купец ставил своих агентов у городских ворот с приказом покупать для него все поступающие товары, чтобы затем перепродать их по своей цене в городе.8 Амброз Хохштеттер скупил все имеющееся в наличии зыбучее серебро, а затем поднял розничную цену на 75 процентов.9 Немецкая компания купила у короля Португалии перец на 600 000 гульденов по более чем обычной цене при условии, что король будет назначать еще более высокую цену для всех остальных импортеров перца из Португалии в Германию.10 Отчасти благодаря таким соглашениям и монополиям, отчасти благодаря растущему богатству и увеличению спроса на товары, отчасти благодаря растущему предложению драгоценных металлов из Центральной Европы и Америки, цены росли между 1480 и 1520 годами с быстротой, сравнимой только с нашим веком. «За короткое время из-за ростовщичества и скупости, — жаловался Лютер, — тот, кто раньше мог прожить на сто гульденов, теперь не может прожить и на двести». «11 Это не просто дважды рассказанная сказка.

В Средние века наблюдалось огромное неравенство политических сил; новый век Фуггеров добавил такое экономическое неравенство, какого Европа не знала со времен миллионеров и рабов императорского Рима. Некоторые купцы-капиталисты Аугсбурга или Нюрнберга стоили по 5 000 000 франков (25 000 000 долларов?). Многие из них покупали себе дорогу в земельную аристократию, носили гербы и отплачивали высокородным презрением за «показное потребление». Иоахим Хохштеттер и Франц Баумгартнер потратили 5000 флоринов (125 000 долларов?) на один банкет или сыграли 10 000 флоринов в одну игру.12 Роскошно обставленные и художественно украшенные дома богатых бизнесменов вызывали недовольство и дворянства, и духовенства, и пролетариата. Проповедники, писатели, революционеры и законодатели выступили против монополистов. Гейлер фон Кайзерсберг требовал, чтобы их «изгнали, как волков, поскольку они не боятся ни Бога, ни людей и порождают голод, жажду и нищету». 13 Ульрих фон Хуттен выделил четыре класса разбойников: купцов, юристов, священников и рыцарей, и счел купцов самыми большими разбойниками из всех.14 Кельнский рейхстаг 1512 года призвал все городские власти «с усердием и суровостью…. бороться с ростовщическими, лесными, капиталистическими компаниями».15 Подобные постановления повторялись и другими советами, но безрезультатно; некоторые законодатели сами вкладывали деньги в крупные купеческие фирмы, агенты закона были умиротворены акциями,16 и многие города процветали от роста беспрепятственной торговли.

Страсбург, Кольмар, Мец, Аугсбург, Нюрнберг, Ульм, Вена, Ратисбон (Регенсбург), Майнц, Шпейер, Вормс, Кельн, Трир, Бремен, Дортмунд, Гамбург, Магдебург, Любек, Бреслау были процветающими центрами промышленности, торговли, письма и искусства. Эти и семьдесят семь других городов были «свободными», то есть они сами принимали законы, посылали своих представителей в провинциальные и императорские советы и не признавали никакого политического повиновения, кроме императора, который был слишком обязан им финансовой или военной помощью, чтобы покушаться на их свободы. Хотя этими городами управляли гильдии, в которых доминировали предприниматели, почти каждый из них был патерналистским «государством благосостояния», поскольку регулировал производство и распределение, заработную плату и цены, а также качество товаров с целью защиты слабых от сильных и обеспечения всех необходимым для жизни.17 Сейчас мы должны называть их городами, а не поселками, поскольку ни один из них не превышал 52 000 жителей; тем не менее они были так же густонаселенны, как и в любое время до середины XIX века,18 и более процветающими, чем в любое время до Гете. Эней Сильвий, гордый итальянец, восторженно писал о них в 1458 году:

Никогда еще Германия не была такой богатой, такой великолепной, как сегодня….. Без преувеличения можно сказать, что ни в одной стране Европы нет лучших или более красивых городов. Они выглядят такими свежими и новыми, как будто их построили вчера; и ни в одном другом городе не найти столько свободы….. Во всей Европе нет ничего более великолепного, чем Кельн, с его прекрасными церквями, ратушей, башнями и дворцами, его достойными бюргерами, его благородными ручьями, его плодородными кукурузными полями….. По богатству Аугсбург не превзойдет ни один город мира. В Вене есть дворцы и церкви, которым может позавидовать даже Италия.19

Аугсбург был не только финансовым центром Германии, но и главным торговым звеном с процветающей в то время Италией. Именно аугсбургские купцы построили и управляли Фондако Тедеско в Венеции, стены которого расписали фресками Джорджоне и Тициан. Будучи связанным с Италией, Аугсбург вторил итальянскому Ренессансу; его купцы поддерживали ученых и художников, а некоторые из его капиталистов стали образцами манер и культуры, если не морали. Так, Конрад Пеутингер, синдик или мэр города в 1493 году, был дипломатом, купцом, ученым, юристом, латинистом, эллинистом и антикваром, а также бизнесменом.

Нюрнберг был центром искусств и ремесел, а не крупной промышленности или финансов. Его улицы все еще были по-средневековому извилистыми и затененными нависающими верхними этажами или балконами; красные черепичные крыши, высоко поднятые фронтоны и восточные окна создавали живописную путаницу на фоне сельской местности и бурлящего потока Пегница. Жители здесь не были такими зажиточными, как в Аугсбурге, но они были веселыми, жизнерадостными и любили развлекаться на таких праздниках, как ежегодный карнавал масок, костюмов и танцев. Здесь Ганс Сакс и мейстерзингеры пели свои задорные песни; здесь Альбрехт Дюрер вознес немецкую живопись и гравюру в зенит; здесь лучшие ювелиры и серебряники к северу от Альп делали дорогие вазы, церковные сосуды, статуэтки; здесь металлисты создавали тысячи форм растений, животных и людей из бронзы или ковали железо для красивых перил или экранов; здесь резчики по дереву были так многочисленны, что мы удивляемся, как все они могли зарабатывать на жизнь. Церкви городов стали хранилищами и музеями искусства, ведь каждая гильдия, корпорация или преуспевающая семья заказывала какое-нибудь прекрасное произведение для святилища святого покровителя. Региомонтан выбрал Нюрнберг своим домом, «потому что там я без труда нахожу все особые инструменты, необходимые для астрономии; и там мне легче всего поддерживать связь с учеными всех стран, ибо Нюрнберг, благодаря постоянным путешествиям ее купцов, можно считать центром Европы». 20 Для Нюрнберга было характерно, что