«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

также в качестве рядового попал во Францию в середине войны. «Волею, как говорится, судеб в Первую мировую войну, в 1916 г., в составе Русского экспедиционного корпуса он попал на Западный фронт, во Францию, где участвовал в помощи войскам союзников – в кровопролитных боях в провинции Шампань. Помощь русских войск тогда переломила ход боевых действий – немецкие соединения были отброшены от Парижа. Однако после наступившего перемирия судьба солдат экспедиционного корпуса сложилась драматически, они стали заложниками обстоятельств. Февральская, а затем Октябрьская революции закрыли перед солдатами, воевавшими за веру, царя и отечество, путь на родину. Из нескольких десятков тысяч солдат, сражавшихся во Франции, далеко не все смогли возвратиться домой, а отправка «счастливчиков» растянулась вплоть до 1925 г.»[435].

По мнению С.М. Тебенькова, неумеренная выдача «винной порции» иногда приводила к трагедиям. «На Верденском участке редко-редко замолкает орудийная, пулеметная и винтовочная пальба. До Вердена – совершенно близко, не более 10–15 километров. К обеду 4 числа принесли коньяк – полную флягу. Черпай, сколько душа требует, и бери в свою флягу, сколько хочешь, хоть в запасные бутылки лей. Мои друзья полные кружки и фляги набрали. Во время обеда стали пить. Я им говорю: „Не пейте, не пейте коньяк, наверное, будем наступать“. Но напились вдрызг. Я ни одной капли не выпил. Выпивать перед наступлением – хуже нет. Ведь верно пословица русская говорит: пьяному и море по колено… Выходим гуськом к проходу. Только начали выходить, как жахнет из орудий. Настоящий гром, земля стонет. Я вышел наверх окопа, но как ахнет снаряд вблизи меня, так я и упал обратно в окоп: голова закружилась. Ищу, где бы найти убежище, и вижу проход в него. Но тут как рванет трехдюймовка, я еле-еле успел схорониться. В убежище темным-темно. Почиркал спичкой, а там полно солдат, русских и французов. Сел на брусок рядом с французским солдатом. Попросил его немножко подвинуться. Дотронулся до его плеча, а он упал на проволочную сетку. Оказалось – мертвый. Земля дрожит под ногами. Народ гибнет – ой, ой, ой… Некоторые повисли на заграждениях да там и остались. Как мой взводный командир, старший унтер-офицер, полный Георгиевский кавалер… 4 апреля 1917 г. нашел в окопе убитым и своего ротного командира, поручика Правосудовичева. Я взял его револьвер, но скоро его отобрали мои новые командиры, не пришлось мне револьвер долго хранить. На следующий день в километре от передовой построили нашу роту. И оказалось, что из 200 штыков после боя осталось всего 17. Остальные 183 человека остались меж двух окопов. А кто их убрал и похоронил – нам не известно»[436].

Солдатам и без того жилось несладко. «Жалованье солдатское между тем уже два месяца не получали. Полковника, который приехал вербовать солдат в формируемые „батальоны смерти“, с машины стащили: „Когда будешь жалованье выдавать?“. „Буду, буду, – говорит, – но сейчас денег нет“. Кто-то из солдат крикнул: „Снимайте погоны с дьявола“. Сняли погоны. „Братцы, умоляю, отпустите живым! – взмолился полковник. – Господа солдаты, сегодня уже поздно принести зарплату, банк закрыт, а завтра – точно, честное слово, приеду“. Отпустили под честное слово. На другой день, к часам 12, приехал, привез жалованье за два месяца. Но в „батальон смерти“ ни одного солдата завербовать не смог»[437].

К концу войны солдат союзников раздражало буквально все. «В лагере Лякурно находились солдаты из трех держав – Франции, Америки и России – союзников против немцев. Французов не было, были лишь негры из колоний – Алжира, Туниса, Марокко. А также солдаты из Канады. Вечерами обитатели лагеря посещали пивнушки. Выходцы из Африки там крепко напивались, часто случались драки, доходило до рукопашной. Пьяные нещадно колотили французский комсостав. Как-то попал я в наряд в штаб полка. Под вечер ко мне подходят два солдата-негра. Я было испугался, но они приобняли меня и говорят: „Сольда бон-бон, а франс сольда буржуа капут!“. После революции в России мы, русские солдаты, в лагере уже не подчинялись никому. А африканцев за провинности наказывали, заставляли бегать на плацу по часу и два. Ужасно это было. Как-то вечером пришлось наблюдать, как солдаты-негры бросились на французского офицера, ехавшего по мосту маленького канала. Велосипед разбили вдребезги и бросили в канал. Следом полетел туда и офицер. Но канал был неглубокий, офицер смог выбраться… Помню, пошли в кинематограф. Народу в дощатый барак набилось до отказа, большинство – русские солдаты. Вдруг начали показывать картину „Наполеон в Москве“. Что тут началось! Все русские солдаты с первых же кадров вскочили, сняли экран и от возмущения порезали его на лепестки. Заодно поломали все скамейки. Лишь сам барак после киносеанса остался цел»[438].

По мнению И.Г. Эренбурга, война ускорила эмансипацию французских женщин. «Кроме немногочисленных „embusques“ (embusques – по-французски – засады. – Прим. автора), в тылу остались старики, ребята и женщины. Женщины – главная сила, строители жизни. Проскучав, протомившись, проплакав первые месяцы, они потом быстро вошли во вкус самостоятельной жизни. Почти все пошли работать, а труд теперь хорошо оплачивается. В рабочих кварталах многое изменилось. В квартирах стало уютнее, появилась новая мебель, безделушки. Ломбарды отмечают массовые выкупы старых закладов. Магазины на окраинах бойко торгуют столиками „Louis XV“ (Людовик XV. – Прим. автора), пейзажами в золоченых рамах, усовершенствованными кофейниками. Работницы покупают модные шляпы, духи, лайковые перчатки. Прежде в кафе и в барах рабочих кварталов бывали только мужчины. Теперь там к шести часам – женский клуб. Стоят у стойки и за рюмкой „Пикона“ беседуют о фильме „Красная маска“, о новом главнокомандующем, о политике Англии, о ценах на уголь. Фабричные города в районе Сан-Этьен и Лиона переполнены приехавшими из деревень женщинами и чужеземными рабочими. Модные и парфюмерные магазины, кафе и притоны торгуют во всю. Среди женщин быстро расцвел алкоголизм. Они сходятся каждый день с новым иностранцем. Эти города стали очагами сифилиса, который отсюда течет в села и фермы. Эмансипация женщин, о которой столько говорили, произошла невольно и быстро. Вкусив свободы, женщина больше не вернется на кухню ждать мужа целую неделю – усталого и злого, а в субботу – пьяного, веселого и тоже злого. Уж теперь, встречаясь в кафе, женщины с опаской обсуждают: что будет, когда война кончится и „они“ вернутся? „Они“ – это мужья. „Я теперь зарабатываю восемнадцать франков в день. Из вчерашней получки я купила себе на платье, ребятам носки, поднос и портрет Жоффра (Ж. Жоффр (1852–1931) – маршал Франции. – Прим. автора). Каждый день бываю в кафе, по пятницам в кино, в воскресенье мы едем