Злополучная лошадь - Евгений Гуров

В Москву он приехал в начале двадцатых годов. Именно тогда и появились в «Крокодиле» рисунки Ротова, поразившие нас своим мастерством, легкостью, наблюдательностью и каким-то мягким, слегка лукавым, только одному ему присущим чувством юмора.

Рисунки Ротова можно было рассматривать без конца — в них жило и дышало все — персонажи, предметы, пейзажи. Для него не представлялось трудным ни одно задание, лишь бы тема была смешной и было бы «что рисовать», как говорил он.

Его знаменитые «массовые» композиции смотрелись как замечательные постановки массовых сцен, где Ротов был и режиссером, и автором, и декоратором, и создателем ролей своих персонажей. Рисунки его легко смотрелись и каждый целиком, и смешные детали в отдельности. Громадное количество людей в композиции, и ни одного похожего на другого.

Необычайная выдумка, чувство смешного делали рисунки Константина Ротова незабываемыми не только для рядового читателя, но и для нас, привыкших ко всему профессионалов этого жанра.

Это был художник необычайного дара, и я, не боясь преувеличений, могу сказать, что не знаю ничего подобного ни до, ни после него.

Помню его рисунок «Драка на коммунальной кухне», в котором участвуют в драке не только люди, но и каждый предмет кухонной утвари. Рисунок, с одной стороны, смешной, как смешили лучшие кадры чаплиновских комедий, с другой стороны, делалось страшно и грустно при виде распоясавшихся, исступленных обывателей.

Помню очень подробно нарисованную панораму какой-то выдуманной киностудии. Вот везут в вагонах снег для какой-то «полярной» кинопьесы, вот кинорежиссер выбирает типаж на роль Пушкина, причем в числе претендентов почему-то оказались даже две женщины.

Все смешно, все интересно, все можно без конца рассматривать, находить все новые и новые подробности.

А прекрасные его иллюстрации для детских книжек К. Чуковского, С. Маршака, С. Михалкова!

Уже вполне взрослые тетеньки и дяденьки до сих пор помнят эти книжки, веселые, звучные стихи и яркие, веселые, всегда точные и интересные картинки.

Дядя Костя Ротов никогда не сюсюкал, уважал своего маленького читателя и любил его так же горячо, как горячо любил свою работу.

Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь рисовал так легко и быстро, как Константин Павлович. Чтобы рисунок получился, мне, да и всякому другому художнику, приходилось долго сидеть над листом, делая раньше приблизительные наброски композиции, наброски вариантов, а иногда заново переделывая готовую уже карикатуру.

Мне часто приходилось наблюдать, как работал Ротов. Он садился за стол как-то по-своему, боком, поджав под себя одну ногу, как мы говорили, «как сорока на тыну».

Очевидно, вся композиция, все детали, были у него в голове настолько готовыми, что он начинал рисовать, даже не делая общего, приблизительного наброска, причем вся композиция точно ложилась в заранее задуманную или данную редакцией площадь рисунка.

Эта быстрота и легкость рисунка особенно помогали ему при работе над газетной карикатурой, где оперативность не позволяла возиться долго с вариантами и эскизами.

Летом Константин Павлович жил на Клязьме, как и многие крокодильцы. В большом деревянном двухэтажном доме.

Вторую половину дня, когда кончались часы работы, на террасах этой дачи и в саду было весело — розыгрыши, игры, шутки, патефон.

Почетное место среди развлечений занимал волейбол.

Однажды, когда я пришел на ротовскую дачу, то увидел такую интересную картину — пятеро известных писателей и художников, проигравших волейбольный матч, ходили, согласно условию, на четвереньках вокруг волейбольной площадки и громко говорили:

— Мы дураки, мы не умеем играть в волейбол, научите нас, дураков, играть в волейбол!

Мы с ним по очереди, через день, работали в «Правде» и «Комсомольской правде», а также в «Гудке» и других газетах, и я не помню случая, чтобы его рисунок был не только халтурным, но и небрежным или приблизительным.

Не было человека, который не любил бы ротовские рисунки и самого Ротова, его лукавые морщинки у глаз, особенную, какую-то человечную деликатность и добродушие.

И такому человеку пришлось провести лучшие годы своей жизни в лагерях «культа», подорвавших навсегда его здоровье!

Я видел последний лист бумаги, за которым Константина Павловича застиг удар. Начатый рисунок — и вдруг линия сделалась дрожащей, неуверенной и оборвалась, как через несколько дней оборвалась и сама жизнь этого замечательного человека, блестящего художника — Константина Павловича Ротова.

Виктор ЧИЖИКОВ

ДОБРОТА БОЛЬШОГО ТАЛАНТА

Константин Павлович Ротов, патриарх карикатуры, в широченных сатиновых шароварах, с сиамской кошкой на руках мягко шагает из угла в угол, аккуратно ставя ноги в войлочных тапочках на определенные узоры ковра.

— Это какое-то чудо! Магазин демократической книги «Дружба»! Каждый раз приношу кипу интереснейших книг. Вот, смотрите — «Вредители леса». — Он раскрывает цветастый атлас. — Это же прекрасно) Обратите внимание на этого жука, вглядитесь повнимательнее, вы видите, что он улыбается?

Он садится в кресло.

— Вы, молодые, ужасно счастливое поколение! Сыты, обуты, одеты, талантливы. — И с улыбкой добавляет — И имеете магазин демократической книги!..

Да, вы талантливое поколение, один ваш Саша Митта чего стоит! Интересно рисует, пишет замечательно. Я с большим удовольствием рисую картинки к его стихам. Скоро будет кинорежиссером!

Я тут тоже киношником стал, купил кинокамеру, — улыбается Константин Павлович, — надо будет узнать у Митты, как делаются хорошие фильмы.

Таким я и запомнил нашего великого карикатуриста, мягким, улыбчивым, добрым, каким-то домашним.

Немного позже мы с Виталием Стацинским, Женей Гуровым, Сашей Миттой в числе других художников несли гроб с телом Константина Павловича по — Введенскому кладбищу. Дул неприветливый, холодный ветер. Я шел и думал о Ротове, который сумел пронести через жизненные вьюги и бураны тепло большого человека, доброту большого таланта.

Александр МИТТА

ЖИВАЯ ЛЕГЕНДА

Сейчас совершенно невозможно представить, чем в пятидесятые годы был для нас Константин Павлович Ротов. Нас, собственно, было немного. Десяток-полтора молодых художников-юмористов.

Вообще крокодильские художники-сатирики поразили меня в первую очередь полным несоответствием внешнего облика с предполагаемым.

Все они оказались добрыми, славными людьми, любителями розыгрышей и шуток в быту.

На взгляд юного голодного крысеныша, вылезшего из лабиринта московских подворотен (таким я, видимо, был в те далекие годы), все эти люди как-то отличались от остальных. И если найти одно слово, которое бы определило их общность, я бы сказал,