Долгое отступление - Борис Юльевич Кагарлицкий

документом которого стал «Ялтинский меморандум» (или «Памятная записка Пальмиро Тольятти»), опубликованный в Италии и в СССР уже после скоропостижной смерти лидера итальянской компартии. В нем Тольятти в основном касался дискуссии между КПСС и китайскими маоистами, но также затронул и вопрос о демократии. «Мы должны, — писал Тольятти, — стать поборниками свободы интеллектуальной жизни, свободы художественного творчества и научного прогресса»[79]. По его мнению, коммунисты должны серьезно переосмыслить не только свою стратегию и тактику, но и само значение демократии. «Например, более глубокое изучение темы возможности мирного перехода к социализму ведет к уточнению того, что именно мы понимаем под демократией в буржуазном государстве, как могут быть раздвинуты пределы свободы и демократических институтов и каковы самые эффективные формы участия рабочих и трудящихся масс в экономической и политической жизни. Таким образом, встает вопрос о возможности завоевания трудящимися позиций власти в рамках государства, которое еще не изменило свою природу буржуазного государства, а отсюда и вопрос о возможности борьбы за постепенное преобразование этой природы изнутри»[80]. А в Советском Союзе стоит «проблема преодоления режима ограничения и подавления демократических и личных свобод, который был введен Сталиным»[81].

Таким образом, еврокоммунисты в целом вернулись на позиции, которые еще в начале XX века сформулировали критики Ленина — Карл Каутский и Роза Люксембург. Но запоздалая констатация значимости демократических институтов все же не давала ответа на вопрос о революционной стратегии, если речь идет не об общих принципах, а о конкретных способах политического действия. Много лет спустя, подводя на страницах New Left Review итог дискуссии Ленина и Каутского, Фернандо Клаудин констатировал, что их полемика выявила слабые стороны обеих точек зрения[82]. Каутский убедительно показал, насколько позиции, отстаиваемые Лениным, противоречат базовым принципам социалистической демократии, а Ленин, в свою очередь, убедительно разоблачил оппортунизм Каутского, неспособного предложить хоть сколько-нибудь внятную тактику борьбы за власть — кроме ожидания счастливого момента, когда она сама упадет в руки социалистов, причем в условиях, максимально благоприятных для создания нового общества.

Однако, констатируя значимость демократических институтов в том виде, как их сформировала буржуазная цивилизация, мы обязаны поставить и другой вопрос: означает ли наша приверженность принципам современной плюралистической демократии уверенность, что ее институты в неизменном виде будут воспроизводиться и в будущем социалистическом обществе? Западные коммунисты после Второй мировой войны пришли к выводу о становлении на Западе «передовой демократии», которая, не отменяя капиталистических отношений, все же не может быть сведена к господству буржуазии, а следовательно, появляется возможность для парламентаризма «не быть замененным системой советского типа, а трансформироваться в социалистическое парламентское государство»[83]. Принципиальное значение в данном случае имело стремление избежать повторения авторитарно-бюрократического опыта большевистской революции, а также иллюзий относительно безграничных возможностей прямой демократии, способной стать альтернативой парламентаризму. Но, в свою очередь, неудачи западных левых в конце XX и начале XXI века показывают, что возврат к несколько подновленной версии взглядов Карла Каутского был отнюдь не лучшим решением.

Грамши в 1919 году совершенно верно заметил, что опыт либерализма «может быть превзойден только после того, как исчерпает себя»[84]. Отсюда, однако, не следует, будто человечество обречено навечно воспроизводить демократические институты только и исключительно в тех формах, которые сложились в рамках западного капитализма XIX–XX веков. Формирование демократии происходило в условиях капитализма и, несомненно, несет в себе черты того социального порядка, в рамках которого все это произошло. Можно с уверенностью утверждать, что демократия, зародившаяся в своих ранних и примитивных формах еще до буржуазного общества, переживет его. Но почему мы должны сделать отсюда вывод, будто она должна прекратить свое развитие и сохраниться именно в тех окостенелых формах, которые сложились к середине XX века?

В начале 1980-х годов британский марксист Ральф Милибэнд, критикуя социал-демократию и еврокоммунистов, замечал, что их приверженность гражданским свободам не отменяет проблемы власти и конфликтов из-за борьбы за нее. Если мы хотим долгосрочного успеха для социально-экономических преобразований, демократизация должна затронуть государственные институты. «Необходимо, чтобы реальная власть оказалась у органов народного представительства во всех сферах жизни, от рабочих мест до местного самоуправления, и также необходимо, чтобы происходила демократизация политической системы и усиливался демократический контроль над этой системой во всех ее проявлениях»[85].

История учит нас, что левые обязаны быть последовательными и принципиальными демократами, ибо, сойдя с этого пути, они неминуемо рано или поздно утратят и социалистическую перспективу. Но если они ограничивают свои представления о демократии и свободе горизонтом либеральных политических институтов, то мы рискуем утратить как свои социальные права, так и политические свободы.

ГЛАВА 3. РЕВОЛЮЦИЯ КАК ПРАКТИКА

Уже в 1918 году заявления и тем более действия большевиков вызвали серьезные протесты в социалистическом движении, причем не только со стороны правых социал-демократов, таких как Карл Каутский, но и со стороны представителей его левого крыла. Разгон Учредительного собрания воспринимался как грубое нарушение принятых самими же большевиками обязательств. Молодой Дьердь Лукач видел в большевизме «неразрешимую моральную проблему», поскольку его средства мало отличаются «от средств старого миропорядка, по праву ненавидимых и презираемых»[86]. Поэтому нужно в любом случае придерживаться принципов демократии, даже если это потребует «чрезвычайного самоотречения и самоотвержения от тех, кто к ней стремится честно и сознательно»[87].

Такой же, в сущности, позиции придерживалась и Роза Люксембург, поддержавшая в целом политику Ленина, но резко критиковавшая большевиков за диктаторские действия и отказ от демократических принципов, лежащих в основе социализма. Отсюда ее знаменитая формула: «Свобода лишь для сторонников правительства, лишь для членов одной партии — сколь бы многочисленными они ни были — это не свобода. Свобода всегда есть свобода для инакомыслящих. Не из-за фанатизма „справедливости“, а потому, что от этой сути зависит все оживляющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы; оно прекращается, если „свобода“ становится привилегией»[88].

Однако трагизм ситуации состоял в том, что политическая реальность не оставляла участникам событий «хороших» и демократических вариантов выхода из ситуации. Эту мысль четко сформулировала сама Роза Люксембург: «Просто не существует — как бы парадоксально это ни звучало — какой-то правильной тактики, которой мог бы воспользоваться русский пролетариат»[89]. Хотя обстоятельства русской революции были неблагоприятны для успеха социализма, отказ от радикальных преобразований для пролетариата, уже получившего власть, оказался бы актом «предательства по отношению к самому себе»[90]. А самое главное — не очевидно, что твердое и неукоснительное следование требованиям демократии, в свою очередь, гарантировало бы торжество свободы, а не победу авторитарной