Дитя чумного края - Натали Абражевич

— Она не ела, — медленно не согласился Кармунд. — Ни ложки не попробовала.

Он смотрел на девку, все перхающую и не могущую прекратить.

— Мы жрали с ней одно весь путь, — хмурясь, добавил Йотван. — Небось поймала хворь желудочную. Мало ли.

— Эй, Герк, — окликнул Кармунд. — Сбегай за целительницей. Скажи, что от меня.

Тот подскочил, но тут же встал.

— А может быть, ее к целительнице? — предложил он, явно вспоминая хмурое одутловатое лицо в пигментных пятнах, мертвый взгляд.

— И кто ее потащит через реку? Ты? Пока она заблевывает тебе плащ?

Мальчишка скорчил рожу и проворно припустил через мостки.

Его довольно долго не было. Девчонка наизнанку всю себя успела вывернуть, все вытошнила до кусочка — уж и нечем стало, а все сплевывала и откашливалась бледной желчью, совсем себя всю извела — не полегчало. Чуть только дух переведет — так снова скручивает.

Братья ей подали воды — лицо обмыть, а то вся перемазалась, даже из носа потекло. Она, с трудом дыша, прополоскала рот, попробовала отдышаться, но едва вдохнула глубже — снова скрючилась.

Герк вел целительницу с четверть часа. Как только они показались на том берегу, стало ясно — медлит женщина; перед мостками — так и вовсе встала. Мальчишка вынужден был руку ей подать и так переводить.

Возле низинки она снова встала, посмотрела на девчонку. Та белая сидела вся, лишь на губах да под глазами мазки синевы. Под взглядом она снова зашлась кашлем, еле разогнулась, отдышаться не могла.

Но женщина стояла. И на лице ее, пусть растерявшем в свете дня всю поразительную неподвижность, едва проступило что-то; что — не разобрать. Глаза живей или хоть выразительней не стали.

— Ну долго пялиться-то будете? Сделайте что! — не утерпел кто-то из братьев — и осекся.

Целительница резко вскинула взгляд — точно на него — и очень тихо стало. Так тихо, что из рощи слышалось, как листья опадают на траву.

— Меня сюда не детям подавать посудину послали, — отчеканила колдунья в этой тишине. — Сами ее в сторонку не оттащите, воды не подадите? Пара десятков взрослых лбов не может разобраться с одной девкой, что-то не то съевшей?

— Чем языком трепать — пойди и посмотри, — одернул Кармунд.

Целительница глянула еще острей и жестче, только рыцарю — хоть что. Он весь прямой стоял и лишь взглянул в ответ.

Тогда целительница все-таки пошла к девчонке, хотя губы поджимала. Сдернула тряпку из-за пояса и лишь через нее брезгливо повертела детское лицо самыми кончиками пальцев.

— Воды ей дайте и угля березового, если сможете нажечь. И больше не тревожьте меня из-за ерунды.

— Это же чем так можно отравиться? — удивился Фойгт. — Она холодная вся, а когда отравишься — так в жар кидает.

— Ты меня вздумал поучить?

— Мы с ней одно все ели, — снова вставил Йотван. — Единственное, что она одна попробовала, — это сахар твой.

— Она ребенок! — не стерпела женщина, и голос резко взвился. — Они же вечно тащат в рот всякую дрянь! Ты что, следил, какой там куст она потрогала или лизнула? Хватит уже! Уймитесь. Некогда мне.

Она развернулась уж уйти — ответа не ждала. Тогда-то Кармунд резко кинул взгляд на Йотвана.

— Сахар, ты говоришь? — переспросил он медленно и, получив кивок, прикрикнул: — Стой!

Женщина глубоко вдохнула, но и правда встала. Не оглянулась, не сказала ничего — просто стояла. И тишина опять была жуткая и тревожная; лишь только девка в ней запальчиво хрипела, силясь отдышаться.

— Синяя и холодная, — неторопливо выговорил Кармунд. — Мы все такие тела видели на западе. Так ведь травили наших там. Мушиной смертью.

Женщина все стояла неподвижно и беззвучно.

— Эта манда дурная умудрилась перепутать головы?! — шепотом ляпнул кто-то — вышло до смешного громко.

И тут только целительница дернулась. Медленно оглянулась — и глаза ее блестели дикой яростью.

— Я ничего не путаю, — зло прошипела она, до того взбешенная, что голос пропадал. — Это вы, идиоты, хер от ложки отличить не можете, хоть бы вас выдрать ими! Кого притащили?!

И женщина рывком заставила свое грузное тело обернуться — мясистое лицо уродливо горело через старческие пятна, и валик подбородка трясся, пряча шею; мелкие глазки потонули под заплывшими низкими веками. Без маски мертвенного, непоколебимого спокойствия женщина сделалась уродлива и омерзительна.

— Кого? — Йотван припомнил вдруг все опасения: чумная дева, вештица, вершниг, ротбе́рка — Духи знают, кто. Он свыкся за прошедшие дни, перестал переживать, но тут вдруг словно кто мокрой рукой по позвонкам провел — не зря ли он оставил ее жить? Не зря ли не убил?

Это поганый край, хоть и прекрасный — так нечего отсюда погань разносить.

Он бросил взгляд на девку — та сидела тихо, сдерживалась, хоть видно, что подкатывало к горлу вновь. И, глядя на бескровное лицо, он теперь вспомнил сам все те синюшные тела, что находил в застенках только что отбитых замков; узнавал приметы этой бледной изможденности на без того измученном детском лице.

В голову все не лезла мысль: как так, чтобы столь много рыцарей перетравили, точно тараканов этой вот мушиной дрянью.

— Кого! — Передразнила его только пуще взвившаяся женщина. — Сам-то не знаешь и не видишь? Сучье это семя, нечестивое! Мало вам было ереси на западе — оттуда тащите ее сюда! Не ясно разве? Из еретиков она! Жгли их на западе и резали — и для чего? Чтобы тащить заразу эту, этих вот гадюк к нам на восток да пригревать? Чтобы и тут они все своим ядом отравили? Идиоты!

Помимо воли серые плащи кидали взгляды на девчонку — кто украдкой, кто в открытую. То ли боялись разглядеть в малявке эту скверну, то ли уже видели ростки, что обернутся ядовитыми цветами через годы. Не так уж сложно было бы представить их в нескладном тощем тельце.

— Она ребенок.

В густом и вязком напряжении спокойный голос Кармунда казался издевательским, если не беззаботным. В нем даже слышалась его извечная улыбка, чуть ли не смешинки, будто он не слышал резких слов.

— Грехи отцов бывают велики, но дети — чистые листы и незамаранные. Их можно перекрасить в разные цвета и написать на них любую мудрость — так нас Духи учат в Книге. Так Орден много веков рос и укреплялся — и ты кто, чтобы против вековых устоев выступать? — спокойно продолжал он.

— Единственная, у кого есть разум, надо думать! Кому сказать смешно: целый отряд за еретичку заступается