Магический мир. Введение в историю магического мышления - Эрнесто де Мартино

в общих чертах обрисовать этот драматический период в биографии нашего автора. В 1943 г. Де Мартино покинул Бари, чтобы воссоединиться с супругой Анной и дочерями, Лией и Верой, еврейками, нашедшими убежище в Котиньоле, в Романье, спасаясь от преследований после принятия расовых законов в 1938 г. Анна была любимой дочерью Витторио Маккьоро, сложной и очень интересной личности, историка религий, серьезно пострадавшего от расовых законов из-за своего еврейского – сефардского – происхождения. Де Мартино привез с собой полный чемодан рукописей, книг, заметок, которые должны были позволить ему полностью посвятить себя работе над проблемой магизма, завершившейся весной 1945 г[74]. Замыслы ученого были, по крайней мере частично, расстроены военными действиями, потому что городок Котинльола, казавшийся надежно защищенным от исторических бурь, превратился в территорию жестокой войны, которая за несколько долгих месяцев, потребовавшихся для прорыва Готической Линии, была полностью разорена. Следы этих катастрофических событий можно найти в словах посвящения жене, предваряющих «Магический мир»: «Моей Анне, | спасшей рукопись этой книги | из развалин Котиньолы» (Фронт на Сенио, ноябрь 1944 – апрель 1945 гг.).

Неожиданно оказавшись на театре военных действий, Де Мартино не сидел сложа руки, а выбрал, в соответствии со своими взглядами, собственное «место в строю»; исследование Чаволеллы, в значительной части основанное на архивных документах, в том числе неизданных, показывает нам этапы постепенного вовлечения ученого в войну за освобождение от нацизма и фашизма: участие в этих событиях принесло ему «Серебряную медаль» Сопротивления за гражданские заслуги. Это стало кульминацией давно зревшего кардинального изменения политических взглядов Де Мартино: в молодости он с воодушевлением принял фашистскую революцию, а в Романье присоединился к господствующему мнению о гражданском и нравственном вырождении режима[75].

4.2. Точки пересечения

Настало время соединить друг с другом разные линии рассуждения, отправной точкой которого послужила та версия прочтения книги Де Мартино, которую предлагает Казес. Этот последний, в обоснование своей интерпретации, ссылается на приведенное выше примечание из «Магического мира», в котором автор касается в разных аспектах чрезвычайно важной темы: воспроизводства, в лоне западной цивилизации, форм магической реальности и соответствующей им экзистенциальной драмы. Это происходит не только в маргинальных социо-культурных ситуациях (можно вспомнить о длительном сохранении сельских обычаев, связанных с магией, о магических кругах на спиритических сеансах и о тех формах магии, которые связаны с определенными психопатическими состояниями), но также и в образованных классах, полностью интегрированных в социальный организм.

Возможность воспроизведения магической реальности также и для образованного человека западной культуры указывает на то, что определенное и гарантированное присутствие представляет собой благо, которое даруется историей, но может, при определенных условиях, быть отнято. Все что угодно в жизни духа может быть поставлено под сомнение, даже такие достижения, которые казались защищенными от любого риска, а значит, и самое из них фундаментальное – бытие-в-мире. В ситуации особенно тяжелых страданий и лишений, во время войны, голода и т. д., бытие может не выдержать чрезмерного напряжения и снова открыться навстречу экзистенциальной драме магического[76].

В процитированном фрагменте – одном из самых проницательных и глубоких во всей книге – деградация нашего вот-бытия с уровня, который ему «причитается по праву [de jure]» (эта часто встречающаяся формула принадлежит Де Мартино), представляет собой событие, заявляющее о себе в чрезвычайных ситуациях, особенно экстремальных, навязываемых внешними обстоятельствами. Следует добавить, что в этом тексте обнаруживается и другой тип мышления, который высвечивает эту деградацию, вызванную мотивами, идущими из лона самой западной цивилизации и ставящими под вопрос ответственность человека – как индивидуальную, так и, прежде всего, коллективную. Здесь Де Мартино апеллирует к принципу верности, который играет первостепенную роль в его мировоззрении [Weltanschauung] – роль этико-политического долженствования: верности актам культурного выбора, определившим исторический облик нашей цивилизации, которые, чтобы продолжить существовать и определять нашу практику, должны быть сознательно приняты, утверждены и укреплены в настоящем. Вот в последовательном представлении те пассажи из «Магического мира», которые привлекли наше внимание: несколько кратких строчек, которые показывают, как магическая культура обосновывает антимагический поворот, строчек, над которыми витает призрак неверности.

Магический мир, будучи миром, стоящим на пороге решения, заключает в себе такие формы реальности, которые в нашей цивилизации (в той мере, в какой она сохраняет верность своему исторически сложившемуся характеру) не обладают культурной ценностью и потенциально подлежат отрицанию[77].

Иллюстрируя культурную динамику, свойственную магическим институтам порчи и сглаза, Де Мартино предлагает нашему вниманию следующие размышления:

здесь также заявляют о себе реальные практики, которые для нас, в той мере, в какой мы сохраняем верность господствующему характеру нашей цивилизации, не существуют (да и как они могли бы существовать в цивилизации, в которой присутствие определено и гарантировано, вследствие чего бытие-в-мире больше не представляет собой проблемы, определяющей облик культуры)?[78]

В рассуждениях Де Мартино понятие «верности» нельзя свести к неколебимой приверженности приобретенным навыкам. Как отмечалось выше, верность подразумевает осознание культурных завоеваний прошлого, нацеленное продолжение их благодаря актуализации заключенных в них, но еще не нашедших выражения потенций. Здесь берет начало исторический процесс, теоретически бесконечный, потому что уже достигнутые результаты открывают путь к достижению все новых целей.

Тема верности переходит из «Магического мира» в опубликованную посмертно книгу, которая, во многих отношениях, была его идеальным завершением; «Конец мира» содержит в себе теоретическую систематизацию этого феномена и в полной мере проясняет его смысл. Отправным пунктом рефлексии выступает базовое понятие «трансцендирования ситуации в ценность», в котором заключена суть человеческого присутствия нуждающегося для поддержания своего существования в опоре на семейное, «домашнее», привычное. Чтобы дать этой опоре имя, Де Мартино предложил понятие «домашности мира», означающее формировавшийся тысячелетиями круг человеческой деятельности: только посредством этой анонимной домашности мира оказывается возможно поддерживать его существование в чередовании вечно обновляющихся «моих», конкретных и индивидуальных, решений[79]. Фактором, трансформирующим внешнее пространство в мир как «культурную родину действия», выступает совокупность знаков, маршрутов действия, прочерченных минувшими поколениями, которые требуют верности к себе, ибо они представляют почву и родину, в которых коренится личный долг каждого сегодня[80]. Другими словами, верность вариантам действия, избранным нашими предшественниками, открывает возможность для ценностных инициатив, взыскуемых настоящим временем: верность и инициатива находятся друг с другом в диалектической связи, распад которой знаменует разрушение мира и утрату присутствия в нем[81].

Перенос, о котором говорит Казес, свидетельствует о влиянии, которое историческое настоящее – трагедия войны, поставившей западную цивилизацию на грань гибели – оказывает на конфигурацию магической драмы. Этот род осмоса, взаимного проникновения, происходящего