Книги украшают жизнь. Как писать и читать о науке - Ричард Докинз

в том, что воображение играет основополагающую роль в любой науке, но при этом его обуздывает критическая сверка с реальным миром. В данном сборнике современной американской научной литературы можно найти и творческое воображение, и критическую строгость.

Неамериканцу почетно получить приглашение от ведущего американского издателя составить антологию американской литературы о науке, особенно если учесть, что американская наука – чуть ли не по любому вообразимому показателю – первая в мире. Измеряем ли мы финансовые затраты на исследования, или число активно работающих ученых, или количество публикуемых книг и журнальных статей либо вручаемых крупных премий, – США существенно опережают остальной мир. Мой восторг перед американской наукой настолько искренен, настолько полон благодарности к ней, что, надеюсь, меня не сочтут дерзким, если я внесу противоречащую этому ноту предостережения. Американская наука главенствует в мире, но то же относится и к американской антинауке. Нигде это не очевидно до такой степени, как в моей собственной области эволюции.

Эволюция – один из наиболее прочно установленных фактов науки. Знание, что мы родичи обезьян, кенгуру и бактерий, не подлежит никакому научному сомнению: оно так же достоверно, как наше знание о том (в чем некогда сомневались), что планеты обращаются вокруг Солнца и что Южная Америка была когда-то соединена с Африкой, а Индия удалена от Азии. Особенно надежно установлен тот факт, что эволюция живого началась миллиарды лет назад. И тем не менее, судя по опросам, приблизительно 45 % жителей США твердо верят, напротив, в откровенно ложное: что все виды по отдельности обязаны своим существованием “разумному дизайну” и появились менее десяти тысяч лет назад[27]. Хуже того: природа американских демократических институций такова, что эта извращенно невежественная половина населения (в которую, поспешу добавить, не входят ведущие церковники или ведущие специалисты по любой дисциплине) во многих регионах обладает заметными полномочиями влиять на местную образовательную политику. Я встречал в различных штатах учителей биологии, которым буквально страшно преподавать центральную теорему их предмета. Даже уважаемые издатели настолько запуганы, что готовы цензурировать школьные учебники по биологии.

Эта доля в 45 % – можно сказать, позор национального образования. В Старом Свете придется проехать всю Европу, вплоть до теократических обществ Ближнего Востока, чтобы найти сопоставимый уровень антинаучного лжепросвещения. Ошеломляет парадокс: на данный момент США – ведущая научная держава мира, и при том там обитает самое научно безграмотное население за пределами стран третьего мира.

Запуск русского спутника в 1957 году многими рассматривался как полезный урок, побудивший США отринуть самодовольство и удвоить образовательные усилия в науке. Эти усилия окупились впечатляюще, например, в виде ослепительных успехов космической программы и проекта “Геном человека”. Но со времен первого спутника прошло более сорока лет, и я не единственный американофил, предполагающий, что нужна еще одна подобная пугающая встряска. За неимением же таковой – да, пожалуй, и в любом случае – нам требуются хорошие научные тексты для широкой аудитории. К счастью, этого высококачественного товара в Америке изобилие, и потому составлять такую антологию легко и приятно. Единственная трудность, причем, не побоюсь этого слова, мучительная трудность состоит в принятии решения, кого туда не включать.

Должен ли сборник, такой, как этот, быть своевременным или вневременным? Актуальным и злободневным? Или sub specie aeternitatis[28]? Я думаю, и тем и другим. С одной стороны, это один из томов серии, привязанный к конкретному году, зажатый между предыдущими и последующими. Это подталкивает нас в направлении злободневности: каковы горячие научные темы 2003-го; какие политические и социальные вопросы могли бы прояснить научные тексты предыдущего года? С другой стороны, амбиции естествознания – рискну сказать, больше, чем какой-либо другой дисциплины, – направлены на вневременное, даже вечное. Законы природы, меняющиеся каждый год и даже каждую геологическую эпоху, были бы слишком частными, чтобы заслуживать этого названия. Конечно, наше понимание законов природы меняется – к лучшему – каждое десятилетие, но это другой вопрос. И, в пределах неизменных законов природы, меняются их физические проявления – на временной шкале от гигалет до фемтосекунд.

Биология, как и физика, опирается на принцип актуализма. Ее ключевой механизм, эволюция, – это изменения, изменения в полном смысле слова. Однако эволюция в наше время представляет собой те же изменения, которые имели место в меловом периоде и которые будут иметь место в любом вообразимом будущем. Игра та же самая, хотя актеры, выходящие на сцену, разные. Их костюмы достаточно сходны, чтобы соотнести, к примеру, в экологическом сообществе трицератопса с носорогом, а аллозавра с тигром. Если бы эколог, физиолог, биохимик и генетик затеяли экспедицию в меловой или каменноугольный период, их навыки и образование 2003 года послужили бы им почти так же хорошо, как если бы они отправились, скажем, на современный Мадагаскар. ДНК есть ДНК, белки есть белки. Они и их взаимодействия меняются лишь незначительно. Принципы дарвиновского естественного отбора, менделевской и молекулярной генетики, физиологии и экологии, законы островной биогеографии – все это, безусловно, работало для динозавров, а до них для звероящеров, точно так же, как это работает ныне для птиц и современных млекопитающих. Эти принципы будут работать и через миллионы лет, когда мы вымрем и сцену займут новые действующие лица фауны. Мышцы ног тираннозавра в отчаянной погоне питала АТФ, которую распознал бы любой современный биохимик, и заряжали циклы Кребса, неотличимые от цикла Кребса наших дней. Наука о жизни не меняется со сменой геологических эпох, пусть даже меняется сама жизнь.

Пока что речь шла о вневременном. Но мы живем в 2003-м. Наша жизнь измеряется десятилетиями, а наши психологические горизонты зажаты где-то между секундами и веками, лишь изредка простираясь дальше. Пусть научные принципы и законы вневременные, но наука тесно связана с нашим эфемерным “я”. Писать о науке и природе в 2002 году приходится не так, как десять лет назад, – отчасти потому, что теперь мы знаем больше вечных истин, но еще и потому, что мир, в котором мы живем, меняется, как меняется и влияние на него науки. Одни эссе и статьи в этой книге прочно привязаны к своим датам, другие имеют вневременной характер. Нам нужны и те, и другие.

Сражаясь на двух фронтах

В 2013 году литературный агент и научный импресарио Джон Брокман собрал маленькую конференцию коллег в честь великого антрополога и полевого этнографа Наполеона Шаньона (https://www.edge.org/conversation/napoleon-chagnon-blood-is-their-argument). На ней, помимо самого Шаньона, присутствовали философ Дэниел Деннет, психолог Стивен Пинкер, теоретик эволюции Дэвид Хейг и приматолог Ричард Рэнгем. Материалы конференции были опубликованы на сайте Джона Брокмана Edge. Я не смог приехать, но Джон пригласил меня