Ленинград: архитектура советского модернизма, 1955–1991. Справочник-путеводитель - Анна Юлиановна Броновицкая

Площадь Ленина. 1974

➧Правда, первое новое здание на ней — универмаг Якова Рубанчика — пытается задать иной масштаб и иной дух, но его строительство прерывает война, а потом дом доделывает другой зодчий, из универмага он превращается в отраслевой НИИ, фасады его становятся менее прозрачными и более тяжелыми. А первый серьезный проект реконструкции площади в 1944 году делает Александр Гинцберг: вокзал разворачивается главным фасадом к реке, но отступает от улицы Комсомола, за счет чего между ними образуется привокзальная площадь, а все пространство от улицы до Невы превращается в парк.

При этом дома с восточной стороны парка у Гинцберга решены довольно сдержанно — в такт противоположной стороне, которую занимает комплекс артиллерийской академии Александра Штауберта (1827).

➧Но триумф победы взвинчивает градус пафоса. В 1946 году проходит закрытый конкурс на реконструкцию территории, который логично выигрывает главный архитектор города Николай Баранов. И он (вместе с Михаилом Русаковым) делает уже именно площадь, и не просто следует духу места, но задает ему совершенно новый парадный образ, снабжая портиками на уровне третьего и четвертого этажей все дома вокруг площади — как новые, так и старые. Статус площади растет еще и потому, что на углу с набережной появляется здание Калининского райсовета, а какой же райсовет без портика. Это крепкий образец провинциальной сталинской неоклассики, и хотя Баранов не решается скруглить его угол, но венчает здание круглым бельведером. Все это — учитывая обращенность пространства к Неве — означает, что Баранов творит собственную Сенатскую площадь.

➧За этим есть даже некая легитимность: здание академии Русаков под началом Баранова серьезно перестраивает, добавляя скромному созданию Штауберта монументальности, — каковую задачу в свое время решал и Штауберт, под началом Карла Росси перестраивая здание Сената на Сенатской. А о том, что «простертая на реку рука вождя пролетариата явится мощным контрастом памятнику Ленина. 1944 Петра на бывшей Сенатской площади»[65], сказал еще Щуко в 1925 году. Но завороженность прообразом заставляет не только памятник Ленину помыслить как Медного всадника (в октябре 1945 года его передвигают в центр новой площади), но и новое здание вокзала рассматривать как Исаакиевский собор. При этом оба они мелковаты («„эра“ эта проходила в двери, даже головой не задевая о косяк»), поэтому под Ленина приходится насыпать дополнительный холм, а шпиль вокзала Баранов будет тянуть на высоту Исаакия — под 100 метров. Само же здание приходится разгонять до 4 этажей, в результате половину его объема должен занять циклопических размеров зал ожидания, а по всему периметру зала и на половину высоты тянутся росписи.

➧Башня вокзала в первых эскизах Баранова похожа на башни вокзалов начала ХХ века, но стоит строго по центру, этим напоминая уже ратуши Северной Европы. То есть она не про динамику свободного передвижения, а про стабильность, центричность и покойность. Но тут начинается борьба с космополитизмом, и этот слишком иностранный образ становится неудобен. Однако чтобы «добить» до Невы (а до нее четверть километра), вокзалу остро нужен высотный акцент. При этом само здание — сильно вытянутое, потому что площадь получилась широкая: ее восточную границу определил дом XIX века на углу улицы Комсомола и тупика Комсомола. И тут Баранова осеняет: Адмиралтейство!

А. Захаров. Адмиралтейство.

1806–1823

Мало того что русское (и зодчий был не итальянец), так еще и апробированное центром: в 1937 году похожее завершение получает столичный Речной вокзал — для Москвы практически Адмиралтейство. Кроме того, до революции рельсы шли до самой Невы, соединяя грузовую ветку дороги с пристанью, где осуществлялась перегрузка товара с земли на воду и обратно, — то есть морская тема вполне законна.

➧Но, раскрывая вокзал лицом к реке, то есть как бы возвращая Адмиралтейство Неве, авторы игнорируют тот факт, что у захаровского шедевра нет речного фасада, и то, что его городской фасад не предполагает площади, и что он вообще живет не на земле, а в пространстве — «воде и небу брат», как сказал Мандельштам. Адмиралтейство держит весь город, на что и заточено, но никак не близлежащую территорию, которая и площадью-то никогда не была; поэтому и вблизи оно предстает скорее проездной башней. Его функция — скорее прагматическая (ориентир, маяк), чем парадно-представительская.

Но за Финляндским вокзалом простираются унылые промзоны и никакой «Выборгский трезубец» тут не соорудишь. Тогда как задача оформления новой площади, наоборот, насущна.

➧Ну или условно насущна — в рамках сталинского градостроительства. Потому что проекты 1925 года пытались решить реальные проблемы: повысить связность, доступность, улучшить комфорт, гигиену; видели необходимость Боткинской прорезки… Здесь же речь идет только о создании парадного ансамбля. А точнее — целого «созвездия ансамблей», которые Баранов вдохновенно тянет вдоль Невы, а потом и по берегу моря, каждый снабжая высотной доминантой… При этом градообразующее значение (площадь как центр некой территории), функциональное (площадь как рынок или агора), транспортное (площадь как распределитель потоков) везде отступает на второй план перед ее ритуальным значением.

Н. Баранов. Проект Финляндского вокзала. 1946

Н. Баранов. Проект Финляндского вокзала.

Разрезы. 1949

➧Но и с этим есть проблема. Сенатская площадь — площадь проигравшей революции. Сооружая новую Сенатскую, логично творить ее как площадь революции победившей. Но за 30 лет революция так закоснела и зажирела, что бестрепетно воспроизводит формы империи, с которой, казалось бы, и сражалась. И если бы унтер-офицер Филимонов (фильм Фридриха Эрмлера «Обломок империи») вышел из Финляндского вокзала не в 1928-м, а в 1958 году, он так же бы почесал голову перед памятником Ленину, но в целом город бы признал. Недаром в качестве символа нового Ленинграда Эрмлер вынужден снимать шедевр харьковского конструктивизма — Госпром Сергея Серафимова…

➧Казалось бы, на обломках сталинской империи логично возвести что-то такое же новое, смелое, дерзкое. Но крах барановской высотки происходит не в рамках хрущёвской борьбы с излишествами, а гораздо раньше — из-за «Ленинградского дела». Баранов попал под его каток, был исключен из партии и выслан в Туркмению. Что тоже символично: если принять за главную причину «Дела» возвышение в Политбюро ждановской группировки и желание москвичей «окоротить» питерских, то и уничтожение первой ленинградской сталинской высотки выглядит логично. Почти как удар молнии в Меншикову башню.

Проект Финляндского вокзала. 1953

➧Молнии, впрочем, пошли косяком: не взметнулась гостиница «Россия», не выросли высотки вдоль Московского проспекта и на месте будущего СКК, не вознесся