Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

Меня переполняют надежда и страх, Как бы это ни казалось недостойным… Так горька моя жизнь, Что — слышишь, ад! — я бы сейчас отдал За твой самый отвратительный дух Моя душа, вечно наследующая, Терпеть наказание и страдать, Чтобы эта женщина была моей.47

«Я принимаю ее», — говорит дьявол, но ему трудно найти Иустину. В конце концов он приводит ее к Киприану, но когда ученый пытается обнять ее, покрывало Иустины распахивается и показывает лишь череп. Люцифер признается, что только сила Христа могла сыграть с ним такую шутку. В конце концов, когда Киприана и Иустину уносят на христианскую мученическую смерть, она признается в любви.

Среди переведенных Фицджеральдом пьес El alcalde de Zalamea («Май или Заламея») заслужила высокую оценку за свое техническое совершенство. Но пьеса La vida es sueño («Жизнь — это мечта») имеет более глубокий подтекст. Она отбрасывает старые темы чести и любви и смело выводит на сцену почти восточную проблему: насколько постоянны и реальны превратности и победы жизни? Или это поверхностные иллюзии, майя, часть завесы, скрывающей основную, непреходящую реальность? Базилевс, король Польши, сажает в тюрьму своего недавно родившегося сына, которому звезды предрекают восстание против отца. Сигизмунд воспитывается в цепях среди лесных зверей и вырастает до зрелого возраста более диким, чем любой неукрощенный зверь. Король, состарившись, смиряется и приглашает сына разделить трон, но Сигизмунд, плохо обученный правлению, набрасывается на него с такой бездумной жестокостью, что его приходится одурманивать, чтобы заставить подчиниться. Когда он приходит в себя, то обнаруживает, что снова оказался в своей лесной берлоге и в цепях. Ему говорят, что его недавняя королевская власть была лишь беспорядочным сном, и, поверив в это, он говорит, как шекспировский Ричард II, потерпевший поражение:

Все просто, В неопределенном блеске этого мира, Что жить — это только мечтать: Человеку снится, что он есть, и он просыпается. Только когда на него обрушивается Таинственный утренний луч смерти. Королю снится, что он король, И в этой иллюзии Живет и правит, властвуя; Все аплодисменты, которые раздаются вокруг него, Рожденный из воздуха, взлетай на крыло. И в прах (скорбная судьба!) Смерть растворяет его гордость и состояние. Кто желает получить корону, Видя, что он должен проснуться Во сне за вратами смерти?… И в целом по всей земле, Все люди мечтают, какими бы ни были их роды…. Что такое жизнь? То, что кажется, Мираж, который фальшиво сверкает, Призрачная радость, иллюзорный покой, Ведь жизнь — это в лучшем случае мечта, И даже сами сны — это сны.48

Затем, в результате еще одного превращения, очень неадекватно объясненного, Сигизмунд из дикости превращается в разум, а когда революция приводит его на трон, он становится хорошим королем, смиренно сознавая, что это возвышение — снова сон, бессодержательный пузырь в пене жизни.

Речи мучительно длинны, а гонгоризм причудливых фраз подтачивает поэтическое вино; но тем не менее это сильная пьеса, сочетающая действие с мыслью и сохраняющая драматическое напряжение до самого конца. Если бы мы жили и воспитывались по-другому и хорошо понимали кастильский язык, мы, вероятно, считали бы эту пьесу одной из величайших в мире.

Сейчас мы не можем вырваться из тюрьмы нашего времени и места и осознать, какую живую роль играла драма в Испании XVII века и каким влиянием она пользовалась. В Италии она почти вытеснила с досок родную трагическую драму. Во Франции она давала сюжеты для Харди, Корнеля, Мольера и дюжины других; она формировала форму французской трагедии до Расина, подчеркивая честь и рассыпая риторику. Если вспомнить влияние Сервантеса и других испанских романистов на Лесажа, Дефо, Филдинга и Смоллетта, а через них — на Диккенса и Теккерея, если сравнить искусство елизаветинской Англии или даже современной Франции с архитектурой, скульптурой и живописью Испании того периода расцвета, можно понять, почему испаноязычные народы мира не уступают никому в гордости за свое наследие и свою кровь.

I. История пленника в «Дон Кихоте» (часть I, книга IV, главы 12–14) в значительной степени автобиографична.

II. Только, по-видимому, в тот же день, что и Шекспир. Англия все еще пользовалась юлианским календарем; по григорианскому, который приняла Испания, смерть Шекспира пришлась на 3 мая 1616 года.

ГЛАВА XII. Золотой век испанского искусстваI 1556–1682

l. ARS UNA, SPECIES MILLE

Как объяснить, что в этот период, когда Испания уступила Англии море, а Франции — землю, и когда все ее материальные предприятия, казалось, рухнули от неудач и банкротства, она могла строить собор в Сеговии, руководить скульптурой Эрнандеса и Монтаньеса, вдохновлять живописью Эль Греко, Зурбарана, Веласкеса и Мурильо? Потому ли, что испанская церковь все еще