Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

его пребывания в Сибири, но особенно интересен период в алтайской газете, всецело им захваченной, и главную роль в этом захвате сыграли С<ергей> П<орфирьевич> и Якубович. Исследование газеты с этой стороны было бы чрезвычайно интересно, например, целый ряд статей Петра Мельшина, некоторые стихотворения, критические статьи – до сих пор никто не исследовал, не обратил внимания на этот богатый литературный материал[6].

Доклад длился не менее сорока минут. «Мне недавно пришлось выступать с докладом в Обществе Политкаторжан: „Памяти С. П. Швецова“, – сообщал М. К. 19 мая 1930 г. М. П. Алексееву. – И после 40 минут я был опять совсем без голоса. Два дня еле-еле говорил».

На заседании 16 мая выступали также А. А. Макаренко (вступительное слово), В. Л. Перовский[7], К. Г. Рауш[8] и др.

С середины мая и до 1 октября 1930 г., М. К. живет в Детском Селе под Ленинградом, работая над книгой «Русская сказка» и совершая лишь эпизодические выезды в город. В качестве почтового адреса он использует в эти месяцы домашний адрес Н. П. Андреева: Каменный остров, ул. Петровского, 3.

5 июня М. К. присутствует на заседании в Пушкинском Доме, посвященном 25-летию научной и общественной деятельности А. Г. Фомина, а 7 июня принимает участие в заседании Секции по изучению декабристов (председательствовал Ю. Г. Оксман, обязанности секретаря исполнял С. Я. Гессен; присутствовали члены секции: З. Д. Еропкина[9], Л. Б. Модзалевский[10], А. В. Предтеченский[11], С. П. Шестериков). Выступая перед собравшимися, М. К. сообщил, очевидно, основные положения своей рецензии на библиографию Ченцова, в то время еще не опубликованной[12]. Выступал также И. М. Троцкий – рассказывал о семье Бестужевых. Обсуждались и текущие дела, причем М. К. энергично участвовал в обмене мнениями[13].

И наконец, 20 июня М. К. вновь выступает на заседании секции с докладом «Мемуары Бестужевых как художественно-исторический памятник» – знакомит присутствующих со своей статьей, написанной для книги «Воспоминания Бестужевых»[14].

Вероятно, в то время (май–июнь 1930 г.) он становится членом секции. Во всяком случае, его фамилия открывает составленный в 1930 г. список членов, в котором насчитывалось тогда более 40 человек (среди них известные историки: С. Н. Валк, Н. О. Лернер, А. Л. Столпянский, П. Е. Щеголев). Удивляет отсутствие в этом списке Ю. Н. Тынянова, который поддерживал в то время тесную связь и с Оксманом, и с другими декабристоведами (на одном из заседаний секции в конце 1930‑го или в 1931 г. обсуждалась работа Тынянова над архивом Кюхельбекера). Выступал на секционных заседаниях и Б. М. Эйхенбаум[15].

Постоянным собеседником и, разумеется, советчиком М. К. был в те дни Юлиан Григорьевич Оксман. Сообщая М. П. Алексееву о своих первых шагах в Ленинграде, М. К. пишет 19 мая 1930 г.:

Юлиан – довольно бодр. Но все-таки ему приходится туговато, т<ак> к<ак> за последнее время образовалось много прорывов. Academia с ним порвала; ГИЗ уничтожил все прежние договоры, а сверстанный Капнист (мемуары) даже рассыпан[16]. Но постепенно он восстанавливает свое положение. Сейчас вовсю работает над Пушкиным (П<олное> с<обрание> с<очинений>), затем предстоит огромная работа по редактированию Добролюбова (вместе с Лебедевым-Полянским). Вообще, он – молодец!

Далее следуют, как обычно, литературно-научные и издательские новости:

В Москве занимавшая всех пря Гроссмана с Пиксановым кончилась тем, что оба оказались съеденными. В ГИЗе уже нет ни того, ни другого. Печатают очень плохо и того, и другого. Гроссман уже совсем теперь не печатается, – выпустил, правда, своего позорного и нудного д’Аршиака[17]. Как передавал мне Юлиан, Леонид Петрович[18] мечтает о провинции и как будто всерьез собирается в… Самарканд. <…> В Москве я виделся с Ф. Л. Эрнстом[19] – провел с ним почти целый день.

Рубежная ситуация 1920–1930‑х гг., отмеченная радикальными переменами во многих областях жизни, не могла не отразиться на положении гуманитарных наук, которые именно в это время подвергаются тотальной «перестройке». Приехав через Москву в Ленинград, М. К. оказался в самой гуще событий, о чем он спешил сообщить Михаилу Павловичу в цитированном выше письме от 19 мая:

В Ленинграде и Москве много перемен. Иные организации, иные люди, иные судьбы. Здесь во главе многого и многих – Кирыч[20]. Идет в Академию. Впрочем, конечно, результаты сомнительны. Сейчас намечается какая-то иная перегруппировка сил. <…>

Академия развертывается, создаются новые учреждения, институты…

Возможно, что и гуманитарные изучения также получат свою долю на этом пиру. <…>

Идет вовсю реорганизация, как в Москве, так и здесь.

Наблюдая за переменами в государственных и научных структурах и обдумывая возможности своего трудоустройства в Ленинграде, М. К. не торопится сделать «окончательный шаг». Он продолжает испытывать сомнения, чему способствовало начавшееся в то время очередное административное перекраивание Сибири. Явно преувеличивая значение этого события, М. К., патриот своего края, надеялся и хотел верить, что оно будет способствовать возрождению Восточной Сибири.

4 августа 1930 г. он писал М. П. Алексееву (из Детского Села):

Что касается моих иркутских планов <…> то я решил в Иркутск не возвращаться. Правда, здесь мое положение крайне неопределенно, – и только в октябре может какая-нибудь определенность обнаружиться. Пока же я, как только кончится мое университетское кормление (до 1/IX)[21], перехожу исключительно на непрочный, трудный и неверный литзаработок. Кое-что мне тут обещается, но все еще смутно.

Но вообще мне грустно покидать Иркутск. Как раз в этом году ведь начинается крупный перелом. Та самая Лено-Байкальская область, которая еще до вчерашнего дня была однозначным термином (вспомните М. Соколова![22]), та самая Лено-Байкальская область, за самые скромные симпатии к к<ото>рой перебрасывались и сбрасывались партийные работники и проч. и проч. Та самая Лено-Байк<альская> область – утверждена! Невероятно, но факт!

Могущество Новосибирска кончилось. Сибирский Край разделен на две территории: Зап<адно>-Сибирский край – резиденция Ново-Сибирск <так!>, и Вост<очно>-Сибирский (центр – Иркутск), от Канска до Сретенска, т. е. включая и Читу, и на север по Киренск (включительно), – в его же зоне будет и Бур<ято>-Монг<ольская> Авт<ономная> респ<ублика>. Т<аким> о<бразом>, нет только слова «Лено-Байкальская область» – но реальное содержание области – то же, что и мыслилось в прежних проектах. Вот когда может торжествовать Клавдий Николаевич Миротворцев![23]

Вы, конечно, понимаете, какие перспективы открываются перед Иркутском. Огромное строительство, новые учреждения, новые вузы, краеведческие институты и все такое. Много, само