«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

способны к нравственному возрождение, иначе их по-прежнему приводили бы жены и матери к священнику у Варшавского вокзала для дачи обета трезвости или в амбулаторию – для лечения от неудержимой, болезненной страсти к вину… По статистическим данным, около 38 % мужского населения России по возрасту пригодны для несения военной службы; к концу 1914 г., по мнению М. Фигурина, к отбыванию военной службы из этой категории лиц было призвано около 12 %; отсюда получается вывод, что из-за одной только войны, независимо от изъятия спиртных напитков, количество преступлений должно было сократиться на 8 %; таким образом, все же на долю трезвости падает уменьшение преступности на 14 %… В нашей столице наблюдается значительное ослабление нищенства: в распоряжение Особого присутствия по разбору и призрению нищих за первые 3 месяца трезвого 1915 г. поступило 944 мужчин, за те же 3 месяца 1914 г. – 4161 мужчина… За второе трезвое полугодие 1914 г. прирост денежных вкладов в сберегательных кассах Российской империи достиг 70,4 миллионов рублей, тогда как за второе полугодие 1913 г. он равнялся лишь 17,3 млн руб… Общая же сумма всех денежных вкладов в Государственные сберегательные кассы к 1 июля 1915 г. превысила 2 миллиарда (2,143,7 миллиарда руб.), тогда как до сих пор общая сумма этих вкладов не достигала в прежние годы и одного миллиарда…

Итак, полное запрещение продажи спиртных напитков должно остаться в силе навсегда»[453].

Не столь оптимистично высказывался заведующий Лечебницей для алкоголиков и нервнобольных Московского столичного попечительства о трезвости И.Н. Введенский: «Отравление денатуратом и другими суррогатами, представлявшее до войны явление сравнительно редкое, сразу резко возросло с первых же дней трезвости и имеет, по-видимому, склонность все увеличиваться… До запрещения продажи водки, в первые 2 недели июля, число пьяных, доставленных в Обуховскую больницу, колебалось от 100 до 105 в неделю. С 22 по 28 июля количество опьяневших упало до 19. До 23 августа количество отравлений не превышало 29 в неделю. С 23 августа, когда была разрешена продажа виноградного вина и денатурированного спирта, по 30 августа оно уже достигло 59. В следующую неделю число отравлений достигло 87, затем – 88 и в третью неделю сентября -115, то есть даже превысило число поступлений пьяных до запрещения продажи водки… Наряду с употреблением суррогатов, стремление обойти запрещение выражается в тайном винокурении, приготовлении (среди крестьян) хмельной браги, домашнего пива и различных национальных напитков (кумыса, „кумышки“ и т. п.). О степени развития тайного винокурения можно судить по тому, что за вторую половину 1914 г., по сведениям министерства земледелия, обнаружено 1825 тайных винокурных заводов, из которых 160 оказались технически хорошо оборудованы, 92 завода – специально для очистки политуры и лака и 60 – для очистки денатурированного спирта»[454].

Октябрист Н.В. Савич вспоминал, как непросто осуществлялся «сухой закон»: «Наступил страшный 1914 г., немцы объявили нам войну. Первой мерой власти было запрещение продажи вина в момент объявления мобилизации. Эта мера была встречена сочувственно. Все еще помнили пьяные дебоши в момент частичных мобилизаций 1904–1905 гг. Но мобилизация давно кончилась, а мера эта не отменялась… Барк сразу, как только началась война, использовал это обстоятельство для начала осуществления плана введения „сухого“ режима, временная мера начала превращаться в постоянную. Общественное мнение это приветствовало. Когда Барк заговорил открыто о проведении законопроекта, имевшего целью ввести сухой режим навсегда, это известие было встречено сочувственно, особенно на левых скамьях. За эту меру были все левые, все наше духовенство, это уже составляло больше 40 % Государственной думы. Наконец, очень много людей, еще недавно относившихся отрицательно к этой мере, теперь готовы были ее принять. Одни – потому, что считали себя обязанными поддержать меру, предложенную от имени государя и им явно патронируемую, другие – потому, что не хотели создавать конфликта с верховной властью в момент войны. Война резко изменила психологию многих думцев. Думали только о войне, о борьбе с неприятелем, все остальные вопросы, заботы отошли на задний план. Когда же стало известным, что царь очень дорожит законопроектом, что отклонение последнего создало бы острый внутренний кризис, то большинство депутатов центра махнуло рукой, решило, что создавать конфликт с короной по этому поводу невозможно, что это помешало бы успешному ведению войны. Прохождение законопроекта о сухом режиме вдруг стало вне сомнения. Любопытно, как в это время менялись люди. Приведу, как пример, тот факт, что председатель Государственной думы Родзянко, еще недавно относившийся скептически к Челышеву, в своей речи при открытии одной из сессий Думы сказал фразу: „И пьянство, павшее по манию царя“. Еще более страстным защитником законопроекта вдруг оказался левый октябрист Годнев. Годнее был полной противоположностью Челышева. Маленький, толстый Годнев и по характеру своему больше походил на обрусевшего азиата, чем на славянина. По крайней мере, отличительной чертой его была крайняя злобность, его маленькие, раскосые глазки отражали хитрость и злость, даже его симпатии к чему бы то ни было выражались в проявлении лютой ненависти к тому или тем, кого он считал враждебным предмету его симпатии. Он был плохим оратором, занимался главным образом в Комиссии по исполнению росписи, со сметой государственного котроля. Эта работа больше всего отвечала его характеру, ибо самым большим удовольствием его было кого-то ущемить. Теперь он вдруг проникся озлоблением и к винной монополии, и к ее творцам. Как врач по профессии, он считал себя наиболее подготовленным для того, чтобы быть докладчиком по законопроекту, внесенному Барком, о воспрещении продажи и потребления вина. Под его редакторским пером законопроект принял крайние формы, принцип сухого режима доводился до предела, до абсурда»[455].

Начались «перегибы» в политике отрезвления. «Противники не считали нужным бороться против этих крайностей, они говорили, что прохождение закона обеспечено, что мера эта настолько резко расходится с народной психологией и вековыми нравами населения, является таким ярким примером насилия правительственной власти, что долго она существовать не может. Пока идет война, народ, быть может, будет еще мириться с этим нарушением его понятий и вековых привычек, но затем всеобщее возмущение должно все равно снести эту новеллу. Крайности закона лишь скорее выявят его абсурдность. Таким образом, законопроект попал в общее собрание Государственной думы в редакции автора под титулом закона „О воспрещении пьянства навсегда“. В таком виде он и был принят. „Сухой“ режим водворился в России. Население тотчас и резко реагировало. Несмотря на сочувственное отношение нашей общественности, поддержку всей прессы, всюду началось пассивное сопротивление закону. Народ начал пить денатурат, несмотря на массовые случаи слепоты как следствие потребления примешиваемого к денатурату пропилового спирта. Пришлось даже, в силу распоряжения принца Ольденбургского, изменить состав примесей, чтобы избегнуть