Опасная граница - Томас Дж. Барфилд

Северного Китая и поддержания разобщенности среди степных племен. Падение иноземных династий в результате восстаний внутри Китая давало возможность объединения как Китая, так и степи. Не являясь логической кульминацией процесса развития длинного ряда степных империй, Монгольская империя стала уникальным гибридом, способным отразить и преодолеть обычно губительное вмешательство со стороны более развитого маньчжурского государства. Чингис-хан соединил дисциплинированную степную конницу кочевников с технически хорошо подготовленными войсками маньчжуров в единую армию. Объединив мобильность, военную мощь и стратегическое мышление кочевников с технологией захвата укрепленных городов, он в итоге встал во главе армии, самой могущественной из всех когда-либо существовавших в Евразии.

Часто считается, что после развала Монгольской империи начался период резкого упадка степных кочевников, однако это преувеличение. Поздние степные правители, конечно, проигрывают в сравнении с Чингис-ханом, но ведь мало кто из правителей любой эпохи не меркнет рядом с ним. Кроме того, это естественное предубеждение осложняется склонностью монгольских и китайских источников рассматривать род Чингисидов как единственный законный источник власти в степи и приуменьшать значение других групп. Например, Эсэн и ойраты создали вполне дееспособную степную империю, которая успешно проникала за пограничные укрепления Мин, разгромила целую императорскую армию и захватила в плен самого императора. Однако ойратскую империю обычно рассматривают лишь как периферийный эпизод в истории совершенно непримечательных князей из рода Чингисидов, которые не идут ни в какое сравнение со своими знаменитыми предшественниками. Предполагаемая ныне исследователями военная слабость монголов в период после падения Юань была совсем не очевидной для династии Мин. Тогда не только ойраты, но и восточные монголы под предводительством Даян-хана и Алтан-хана нападали на китайскую границу и даже атаковали Пекин. Ни при какой другой династии не было столь длительного периода военных столкновений с кочевниками на границе, как при Мин. Это указывает на то, что монголы продолжали оставаться главной военной угрозой для Китая даже столетия спустя после исчезновения их мировой империи. Когда Мин пала, на протяжении первых 100 лет существования династии Цин восточные монголы представляли собой ее военный аванпост во Внутренней Азии, защищавший империю от вторжений джунгаров.

Совершенно очевидно, что к XIX в. в степи наступил период глубочайшего военного и экономического упадка. В цинских источниках и отчетах западных путешественников отражается впечатляющая картина нищеты, угнетения и политического бессилия в Монголии. Это состояние упадка в последние 150 лет существования Цинов чрезвычайно резко контрастировало с могуществом монголов, которым они обладали ранее. Слабость монголов в цинский период обычно объясняется ссылками на появление монашеских общин, разложение аристократии и экономическое угнетение. Все это были плоды цинской политики, так как маньчжуры отдали монголов в руки монгольских и китайских угнетателей сразу же, как только перестали нуждаться в их защите от джунгаров.

Как и другие маньчжурские династии, Цин хорошо умела вести дела с племенными соседями Китая. Будучи выходцами из племенной среды, маньчжуры понимали, на чем строится степная политика: на брачных союзах, на использовании противоречий между соперничающими племенами или родами, на возможности манипулирования степными вождями, которые нуждались в поддержке извне, на своевременном предотвращении угрозы консолидации кочевников под предводительством способных вождей. Предшествующие маньчжурские династии боролись с этой угрозой, проводя активные военные кампании в степи и выделяя помощь соперничавшим племенам. Военные кампании и политическое вмешательство в дела кочевников были направлены не на включение степи в китайское государство, а на поддержание ее в состоянии разобщенности и пресечение любых попыток объединения номадов. Эта политика известна до мельчайших деталей из истории того периода, в котором она неожиданно потерпела крах: когда чжурчжэни натравливали монголов на татар, затем татар на монголов, а потом найманов на Чингис-хана. Чингис-хан, однако, справился со всеми врагами, и его успех перечеркнул всю изощренность и действенность маньчжурской политики, которая до того сослужила хорошую службу династиям Тоба Вэй, Ляо и Цзинь.

Политика Цин отличалась от этой традиционной маньчжурской стратегии. Вследствие договора 1571 г. монголы остались разделенными на мелкие племенные группы, вожди которых лично устанавливали даннические отношения с минским двором. Минская данническая система предотвращала любые попытки объединения, поскольку вожди небольших племен опасались утратить свою независимость и источник обогащения в случае вхождения в состав большой объединенной степной империи. Разобщенность кочевников также поощрялась сложной системой жалованных наград и званий, которые могли быть отобраны у них в случае их плохого поведения. Однако при Мин эта система была довольно пассивной. После Юн-ло минские правители уже не пытались использовать монгольских вождей в своих интересах, а кочевники не являлись частью большой имперской структуры. Мин хотела усмирить номадов и, оказывая поддержку всем племенным вождям, просто признавала существующий status quo, вероятно, не осознавая, что таким образом она поддерживает состояние раздробленности в степи. Мин, в отличие от Тан, никогда всерьез не рассматривала кочевников в качестве своих союзников: предложения обратиться за помощью к кочевникам в борьбе с маньчжурами или во время восстаний внутри страны отвергались двором.

Маньчжуры видели гораздо больше возможностей для использования политической раздробленности степи. Первоначально они просто переманили монголов на свою сторону, платя им вместо Мин, однако после поражения Лигдан-хана ввели в Южной Монголии систему знамен. Быстрое признание новой организационной формы было отчасти обусловлено тем, что в ней использовалась привычная племенная структура, в которой знамена и стрелы формировались в соответствии с традиционным племенным делением. Новая система победила и потому, что потоки материальной помощи из минского Китая привели к появлению многочисленных мелких орд, вожди которых закрепили свое привилегированное положение в системе знамен. Представители консервативной чингисидской аристократии сохранили за собой традиционные должности, а также получили новые титулы, жалования и территории с прикрепленными к ним кочевыми подданными. Эти подданные находились под постоянным контролем и не имели права покидать отведенные для проживания районы.

Цин превратила пассивный минский подход к кочевникам в активный, сохранив руководящие должности за представителями консервативной кочевой знати и сделав последних частью обширной иерархической структуры империи. Каждый мелкий правитель был связан с двором не только данническими отношениями, но и брачными союзами и своим положением в рамках цинской администрации. Агрессивные кочевые вожди находили выход своей энергии, воюя за расширение маньчжурской державы. Монгольская аристократия рассматривала собственные интересы и интересы Цин как общие. Маньчжуры решили проблему интеграции кочевников, согласившись с тем, что ими невозможно управлять бюрократическими методами. Власть в Китае оставалась бюрократической, власть в степи оставалась племенной, но обе были интегрированы в единую систему на уровне империи. В отличие от национальных китайских правителей маньчжуры не видели необходимости в использовании китайской культуры, учреждений или административных структур на территории степи.

Наибольшую угрозу для этой системы представляли джунгары. Их государство являлось образцом кочевой империи