Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

Она открывала в бюро дверь, когда услыхала голос Толстяка:

– И высокая?

Хрипло отвечал голос Морица:

– Лезет вверх!

Сердце Ники замерло… Он сидел – было видно в открытую дверь бюро. На худых щеках цвёл румянец. Она знала этот румянец (по брату).

– Да немного, тридцать восемь и девять… Немножко ещё поработаю. Чаю налейте мне, Ника, – сказал он, – покрепче, пожалуйста… пусть немного остынет. – Он сел за рабочий стол.

Ника дочитывает письмо к ней Морица: «Тогда Ваше отношение не будет терзать меня, как это часто бывает сейчас. Я много раз говорил Вам, Ника, что иногда заботой можно погубить человека. Говорил и о деспотизме самоотречения. Думайте больше о себе, это будет мне вдвойне и втройне приятно, и плодами этих Ваших забот и я воспользуюсь». На полях было приписано: «Вот и сегодня я лёг не в 12 – из-за Вас».

«Неужели последние слова – полемика? – спросила себя Ника. – Или он вправду ощущал, что должен лечь в двенадцать? Может быть, вдруг понял то, что не понимал до сих пор?»

Довольно! Не надо больше в нём сомневаться! Этим его письмом какой-то цикл – завершён.

Она встаёт с насквозь освещённым сердцем. В нём светло – и в мире светло тоже. Она окутана тихой радостью, что теперь действительно нужна ему. Как долго она этого добивалась! Какая мука была – себя в каждой мелочи дня отдавая – сомневаться именно в этом. Она изменит всё – в корне. Перестанет что-либо напоминать, упрекать. Просить. Она так доверяет ему, что возвращает ему свободу. Как она – в сомнениях, так он мучился от ущемления свободы. Да, этого она недооценивала – страсть к свободе – самая яркая в нём черта. Он был терпелив к ней, – она этого не понимала. Теперь ясно – всё. Маленькие срывы – прощать. Молча терпеть их. Контрольные пункты заботы о своём здоровье в этом бешеном темпе работы – так, чтобы не погибнуть – он взялся держать в руках: «Режим исполнять буду. Буду стараться, чтоб исключений было меньше». Чего ещё требовать от человека? Теперь он не узнает её. Узнает, каким другом она умеет быть!

Она сидит за работой. Ум её понимает, что фраза о её заботе о себе, плодами которой и он воспользуется, – эта намеренная, им решённая ласка. Он погладил её – как кошку. Что ж, неплохой жест: желание одарить… Конечно, тут было больше любезности, чем сути. Но на уровне его прежних выходок – это ценность. И работа её идёт хорошо. Но когда Мориц уходит в Управление, в ней – отчего? – начинается тонкая горечь. Что-то есть сейчас в нём такое, что парализует её. Её молчание с ним, которого – она хотела и которое должно быть радостным, – подаётся с удержанным вздохом… Ему неловко с нею, ей – с ним. Что за мука! Какой коротенький роздых! Ирония над собой распахивает за её спиной – крылья! О, недобрые крылья! Наклонясь над работой, она закрывает глаза. Сжимает в себе что-то – самозащитой.

Но жест, которым он молча передал ей кота, согрел её, точно раскрытая дверца печки. Он понял, что с ней? С этим человеком – да, не соскучишься, но – можно пропасть от истощения сил…

Она уходит к себе точно, в законный час, а они садятся играть в домино, при свече – так как опять потух свет! Но какой-то его виноватостью пожрано её счастье от его письма.

Ника попросила Морица по-английски – сказать Матвею, чтобы он поднял доски возле его, Морица, кровати – проверить, нет ли там воды:

– If you want to be kind to me – do it – for my sake!

– Useless! – отвечал тот, – there is no water there. And if you want to be kind – go to your work instantly.

И вот уже снова был маленький земной ад: грызла мысль, сделает ли это Мориц – завтра – и станет ли это ежедневной работой Матвея, пока пройдёт вода, – или так и будут жить лёгкие Морица над гниющей под кроватью водой.

Наутро, встав рано, она увидела, что пол – сух, и всё – на месте. Оттого ли, что на улице был ледок, Матвей решил, что можно не проверять воду? А ледок – как слюда, уже тает… Но, добродушно обратясь к ней, Матвей сообщил, что в пятом часу он вытаскал около десяти вёдер воды, а затем зашлаковал их вместилище.

– И больше воды не будет, увидите!

– Матвей, ты – умница! – восхитилась Ника. – Только ты, как я, жалеешь Морица!

– Да разве я не понимаю! – отозвался Матвей. – От воды под полом – какая польза? От ей – один вред… (И вот был снова маленький земной рай…)

Но демон сказал зорко: «А почему ты счастлива? Тебя же занимал вопрос, для твоего ли покоя Мориц велел Матвею поднять доски? Какое это имеет отношение к тому, что Матвей взял да и зашлаковал подполье?» Она вяло ответила: «Не знаю»… «То есть как не знаешь?» И она удивилась: «Почём же я – не знаю? (зорким глазом в себя), – максимальный анализ есть одновременно и минимальный, потому что стоит не дополнить одну унцию дела и – zerfallen die ganze постройка… Потому что на месте, где должно быть сухо от верного понимания, стоит лужа ложного толкования дела, и надо анализы – эту лужу вычерпать.

И – зашлаковать… А-ах (вздох вялости) – в чём дело? Почему не хочется мне – додумать? Да потому что – потому что – после стольких унижений от Морица, стольких его неглубинных ответов и поступков со мной – полной веры в его дружбу не будет?! Но вот что ясно, – сказала себе Ника, – это то – что, раз я успокоилась, значит, главное всё же не вопрос моего покоя и его отношения к нему, жестокого или не жестокого, а вопрос Морицева здоровья. Реальный вопрос, есть ли вода под Морицевой кроватью – или этой воды нет. И, если это так, – задумчиво продолжала Ника, – как жаль, что Мориц, такой умный, этого не понимает, упрекая меня в какой-то деспотической жертвенности».

Мориц пришёл рано и велел всем кончать работать в законный час. Хотел ли он – ввиду несрочности этой работы – поиграть в домино? Все бросили, только один Худой сидел (у него