Редактор. Закулисье успеха и революция в книжном мире - Сара Б. Франклин

война наконец закончилась, и бурная культурная жизнь в Европе возобновилась. Пока они обсуждали все, что Джудит надеялась там увидеть, Бёрк заметил в другом конце бара знакомого и жестом подозвал его к себе. Это оказался Артур Кёстлер, венгерский писатель, прославившийся романом «Слепящая тьма» (Darkness at Noon) 1940 года. Джудит Кёстлеру сразу понравилась. (Ему нравились многие женщины, хотели они того или нет. Впоследствии его обвиняли в нескольких случаях сексуального принуждения и изнасилованиях)[157]. Джудит рассказала ему, что в июне уплывает в Европу. Ей хотелось посмотреть все: Флоренцию и Рим, Лондон и Париж. Кёстлер в свое время жил в Париже и дал ей несколько советов. Он назвал ей свои любимые бистро и пел дифирамбы ночной жизни города, его еде и вину. «И не бойтесь ходить в рестораны одна, – вспоминала его слова Джудит. – К вам будут очень хорошо относиться. Но нужно вести себя расслабленно». Кёстлер сказал ей, что у него там остались друзья, которые покажут ей город. Он предложил написать для нее рекомендательные письма Андре Мальро, Альберу Камю и Жану-Полю Сартру. «Всем трем! – сказала мне Джудит. – Как тут можно было устоять?» У Джудит было ощущение, что наконец-то и на ее улице наступит праздник.[158]

3

Ранним летним вечером Джудит и Сара открыли окна такси, отъезжая от Северного вокзала (Gare du Nord) на улицы Парижа. Девушки с широко раскрытыми глазами смотрели на проносившиеся мимо сады, фонтан в саду Пале-Рояля (Jardin du Palais Royal) и обширный, усеянный статуями сад Тюильри (Jardin des Tuileries). На улицах Лез Аль (Les Halles) валялись капустные листья и луковая шелуха, забытые кем-то ящики и корзины. Утром на многовековом рынке снова должна была подняться суматоха, но пока вокруг стояла тишина. Такси миновало вычурный фасад музея Лувра (Musée du Louvre), пересекло Сену по узкому мосту и подъехало к отелю во дворце Орсэ[159][160] (Hôtel Palais d’Orsay), две часовые башни которого выходили на реку.

Джудит заплатила водителю, по-туристически неловко произнеся «Мерси!». Внутри над окруженной колоннами внушительной лестницей висели люстры, освещавшие мраморные стены. В вестибюле гудели носильщики и швейцары, смеявшиеся и флиртовавшие друг с другом мужчины в галстуках и женщины в шелках с бокалами в руках. Джудит будто пронзили стрелой. На дворе стояло 16 июня 1948 года, и в Париже была полночь.

Париж освободили в августе 1944 года, однако даже после этого его жителям приходилось туго: освобождение положило конец нацистской оккупации, но не вернуло французам отопление, мясо на столах или прежний вес[161]. «Парижане, которые надеялись наполниться не только свободой, до сих пор недоедают», – сообщала из Франции американская писательница Дженет Флэннер[162]. После окончания войны система продовольственных карточек действовала еще много лет. Город был разрушен бомбардировками, и его инфраструктура пребывала в руинах.

Парижу довоенных лет не суждено было вернуться. Однако после стольких напряженных лет в воздухе ощущалось облегчение, а среди молодежи – безудержный гедонизм. Алкоголь лился рекой, и французские женщины ездили на велосипедах в лоскутных юбках, которые были настолько короткими из-за нехватки тканей, что «щедро открывали розовые бедра»[163]. В феврале 1947 года Кристиан Диор представил на улицах города свой «новый облик» (New Look): наряды с затянутой талией и подчеркнутыми изгибами из десятков метров лучших тканей. Многие смотрели на это в ужасе: после долгих лет экономии высокая мода казалась насмешкой над патриотической бережливостью, а также чем-то антифеминистским. «Мода – это ширма, которую наивным женщинам навязывают деспоты, – сострила одна писательница левого берега Парижа. – Я предпочитаю простые голубые джинсы!»[164] На рынке на улице Лепик истерзанные войной женщины сорвали платье с одной из моделей Диора в знак протеста. Но Джудит французская женственность, какое бы сопротивление она ни вызывала, казалась освежающе открытой, дерзкой и свободной. «Я чрезвычайно восхищалась французами, – призналась мне она. – И я обожала их женщин».[165]

В мае 1948 года впервые с начала войны собор Парижской Богоматери, Сент-Шапель и площадь Согласия снова озарились светом, вернув городу его привычное сияние. Тем летом, когда в Париж приехали Джудит и Сара, в нем побывало больше американских туристов, чем в любом другом году с 1929-го, – всего около 100 000 человек[166]. С собой они привезли мощь американского доллара и склонность к тратам, которые были столь же важны для французской экономики, как стройматериалы для плана Маршалла. «Нас приняли с распростертыми объятиями», – рассказывала мне Джудит. В Париже настал период надежды. Системы снабжения работали медленно, однако новые идеи свободно перетекали из истока в Сен-Жермен-де-Пре[167][168] на север[169].

Проведя первую ночь в люксовом отеле во дворце Орсэ, Джудит и Сара переехали в более скромный «Монталембер» (Hôtel Montalembert) на левом берегу и поспешили найти места за столиками кафе на бульваре Сен-Жермен[170]. «Кафе де Флор» (Café de Flore) и «Два маго» (Les Deux Magots) кишели писателями с ручками наготове. Молодая Симона де Бовуар годами по утрам работала на втором этаже «Кафе де Флор»[171]. В 1941 году она привела туда своего возлюбленного Жана-Поля Сартра, после того как его выпустили из немецкого лагеря для военнопленных. Эти двое стали завсегдатаями кафе, а первый этаж занимали Морис Мерло-Понти[172][173] и Камю. Неподалеку располагались издательства «Галлимар» (Gallimard) и «Сёй» (Seuil). Сен-Жермен был эпицентром послевоенного литературного сообщества Парижа, и Джудит хотела познакомиться с ним лично.

Вооружившись рекомендательными письмами Кёстлера, она сначала попыталась связаться с Сартром, но тот не ответил. Камю, по словам Джудит, «не было в городе». Но она не унывала: отыскав Стюарта Гилберта, британского ученого, который первым перевел «Постороннего» (L’Étranger) Камю на английский, она сходила с ним пообедать. Вскоре ее график был забит встречами с писателями, пусть в основном и американскими, а не французскими. После войны в город вернулись американские творческие деятели, которые покинули его во время оккупации. Джудит пила коктейли с Робертом Лоури, ветераном и литературным вундеркиндом родом из Цинциннати, и Джеком Вандеркуком, бывшим мужем ее кузины Джейн, который заехал в Париж в ходе репортерского задания. Тем летом там также гостили Кен Маккормик и Гор Видал. Последний прибыл в Европу, чтобы сбежать от скандала, вызванного публикацией его нового романа «Город и столп» (The City and the Pillar), в котором он признался, что он гей[174]. Сначала он отправился в Рим, где, как он слышал, мужчины могли флиртовать друг с другом более открыто[175]. Там он подружился с Теннесси Уильямсом. К июлю 1948 года они обосновались в Париже.[176]

Джудит столкнулась с Видалом на улице, и вскоре он познакомил ее с Уильямсом, чей «Трамвай “Желание”» она так обожала[177]. Драматург