Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин

О пригодности кандидата к вербовке в оппозицию могли свидетельствовать его личные качества, а также его положение, сфера деятельности и связи. Но общими соображениями вербовщики не довольствовались. Нужны были индивидуальные испытания, проверка на прочность. К ритуалам измерения стойкости относились: предложение нелегальной литературы кандидату и изучение его реакции; беседа с кандидатом; ознакомление с его поведением в прошлом, в котором отразились самые сокровенные свойства его личности. По версии ЦК, оппозиция обрабатывала слабые, политически неискушенные звенья партии и рабочего класса. Некоторый успех она могла иметь только у «молодых», то есть товарищей, «зачастую не получивших не только партийную, но и комсомольскую закалку, путающихся в реальной конкретной обстановке», или у женщин[823]. Оппозиция сама не чуралась термина «обработка», иногда используя его юмористически. Так, в рукописном номере газеты «Троцкист» от 9 декабря 1927 года говорится:

Последние Новости. 9 Декабря. 22. 10 мн.

По непроверенным сведениям, Л. Б. Каменев с вечера 8 декабря весело провел время в обществе одной молодой, но подающей надежды оппозиционерки. 9 декабря. 23. 00. Из точных источников нам сообщено, что согласительная комиссия, назначенная на 9 декабря утра, не состоялась ввиду того, что Л. Б. Каменев был измучен усиленной индивидуальной обработкой. Ожидаются результаты через 9 мес[яцев][824].

Ниже мы предлагаем ряд свидетельств о том, как проходила вербовка в оппозицию, чем она была чревата, как воспринималась сторонами. Материал часто довольно фрагментарен. Люди мелькают, как кометы, документ фокусирует на них сильный свет на секунду-две, а потом они исчезают навсегда. Крайне редко можно узнать об оппозиционных «мелких сошках» больше – обычно мы располагаем только датой вступления в партию, датой ареста и тем обрывчатым сюжетом, которым мы делимся с читателем. Вместе с тем в совокупности эти истории собираются в мозаику оппозиционной активности в 1926–1927 годах.

Оппозиционерка Ф. И. Коган оставила нам зарисовку о том, как шла вербовка в Москве. С целью внедрить «своих ребят» в госорганы оппозиционеры присмотрели двух студентов МВТУ, Тер-Огаккосова и Лопатина. «Лопатин мне сказал, что ведет работу у себя в МВТУ, где у них организовано 50–70 человек и приблизительно до 100 сочувствующих, но не выявленных оппозиционеров»[825]. Общая директива была агитировать «среди рабочих масс», а ячейкам интеллигенции «не доверять». Студент МИИТ Кашкарев сумел «сорганизовать» трех рабочих, делился с ними материалом. Новоиспеченные вольнодумцы должны были вместе отправиться на предприятие для беседы «к уже выявленным оппозиционерам-рабочим». Особенно отличался среди них С. С. Резцов, редактор какой-то газеты, утверждающий, что связан с 25 предприятиями, где имеет «обработанных партийцев»[826]. Резцов дни и ночи пропагандировал, «чем утроил свою энергию. <…> Меня он инструктировал <…> не стесняться компрометации профсоюзов, завкомов и партячеек. Рекомендовал начинать связь с рабочими <…> через посредство школ для взрослых»[827]. Коган внимала и со временем получила комплимент от слушателя ИКП А. С. Айзенберга: хоть и интеллигентка, а «великолепно сумела сорганизовать две группы оппозиционных рабочих на заводах». Отметим московский оппозиционный диалект: «обрабатывался» один конкретный партиец, если их было уже два – то они «сорганизовывались». Образованность Коган все же пригодилась. Айзенберг рассказал ей о собственных рукописях, как то: «Крестьянский вопрос», «Рабочий вопрос». «Одну такую „шпаргалку“ он мне читал и спросил у меня: „Могла ли я стилистически его статьи обрабатывать“, добавив, что с точки зрения „принципиальной постановки“ все статьи просматривает комитет оппозиции»[828].

Интересно, что Айзенберг назвал агитационные брошюры «шпаргалками» – в партийной борьбе этот термин оспаривался. Оппозиционеры смеялись над «шпаргальщиками» из ЦК – людьми, совершенно неспособными думать самостоятельно. «Партия вынуждена судить о разногласиях на основании всем опостылевших казенных „проработок“ и шпаргалок, сплошь и рядом безграмотных и лживых», – ворчала оппозиция. «Только открытая и смелая постановка всех вопросов может побудить партию подойти к ним не по казенным шпаргалкам, а по существу», – развивал ту же мысль Троцкий[829]. «Товарищи, – платили сторонники ЦК той же монетой, – у вас дело насчет шпаргалок несравненно лучше поставлено, чем в Центральном Комитете. Никакой Агитпроп не справится так, как вы прекрасно организовали это дело». Сплошь и рядом оппозиционеры выступали «по шпаргалке Троцкого»[830].

Как мы видели на примере массовки в лесу около Москвы, активная вербовка в оппозицию началась еще в 1926 году. О подпольной деятельности оппозиционеров докладывал в Тверской губком 25-летний Георгий Яковлевич Ходаков, впоследствии известный пушкинист. Ходаков происходил из рода потомственных дворян-помещиков, служивших при царском дворе, но стоял горой за советскую власть. Во время учебы в Московском университете он встречался со Ждановым, Фурмановым, слушал живые выступления Маяковского и восторгался ими. Вернувшись в родной Ржев и начав работу в совпартшколе, Ходаков не потерял свои столичные связи. Вот его история о том, какой тип документов ему попадался:

Вечером 4‑го октября с. г. братом моим Всеволодом 17 лет кандидатом Комсомола были принесены в мою комнату один лист и два полулиста с текстом, напечатанным на машинке, оказавшимся перепечаткой неопубликованных секретных материалов ЦК по вопросу об оппозиции в части, касающейся, как видно из прилагаемых документов, деятельности последней в ее же освещении (речь Зиновьева).

«Голос: Вы вдохновитель.

Ворошилов: Где вы были, претендующий на мировое руководство пролетариатом.

Зиновьев: Тов. Ворошилов, я не буду вам отвечать по причинам, вам давно известным. Эта фракционная семерка почти 2 года и была фактически Центр. Комитетом, она распределяла людей, она обсуждала вовсю не только вопросы, по которым расходились с тов. Троцким, она обсуждала вопросы, касающиеся всей жизни и деятельности партии, вплоть до иностранной политики. Она была секретом от партии, фактически Центральным Комитетом. Конечно, мы были убеждены – и я в том числе, – что мы действуем в интересах партии, мы считали внутреннее положение вещей в партии таким, что нам подобная мера в партии казалась необходимой.

Возглас: Ага.

Зиновьев: Здесь кто-то говорил, что в каком-то городе выработан шифр.

Ломинадзе: В Одессе.

Каганович: В Москве он был выработан. (Речь шла о шифре Беленького, упомянутом нами в прологе. – И. Х.)

Зиновьев: Зиновьев, Златовратский и т. д. <…> но семерка тоже имела свой шифр и псевдоним. Семерка называлась „руководящим коллективом“ – вот ее псевдоним.

Каганович: Вот так псевдоним.

Зиновьев. Если это вам больше понравится, чем Златовратский, то я ничего не имею против.

Голос: Ничего страшного нет.

Зиновьев: Передо мной лежит целая папка официальных документов семерки всевозможного характера. <…> Вы видите, то была законченная организация: фракция Пленума и ее исполнительный орган – семерка, в которой участвовал председатель ЦКК т. Куйбышев.

Каганович: Это вы сами написали.

Зиновьев. Зачем сам писал. Здесь есть подписи членов Секретариата