Высматривая путь. Том I - John Lemon

из виду или не придал чему-то важному значения. Ему казалось, что он окончательно утонул в ее прикосновениях, в ее глазах и в этом томном поцелуе. Она целовала его медленно, осторожно, смакуя каждое мгновение. Внутри все стянуло тугим узлом, а внизу живота приятно заныло. Много ли ласки было на его веку? Уж меньше, чем хотелось бы. Да и что за ласка то была, когда за нее нужно платить золотой кроной? Руки сами потянулись к ней, сами обвили тонкую талию, сами прижали к своей груди. Она зарывалась обеими руками в его длинные волосы и жалась так тесно, что он чувствовал ее холодное и мокрое тело каждой клеточкой своей кожи.

— Ты такой горячий, такой… — зашептала дева, едва сумев оторваться от него. — Живой, — добавила она тогда, когда он потянулся за новым поцелуем.

Медальон подпрыгнул так, будто его пытался кто-то сорвать с шеи.

— Мастер ведьмак!

Он услышал это за спиной и хотел было обернуться, но не смог. Манящие глаза не отпускали его, не давали отвлечься.

— Мастер ведьмак! — все не унимались за спиной.

Он пытался повернуться. Он искренне хотел, но руки сами, словно не подчиняясь его воле, ласкали тело водной девы, оглаживали округлые бедра, сминали упругие ягодицы.

— Эскель, черт тебя дери!

Закричали будто в самое ухо. В одно мгновение он обернулся, краем глаза увидев высокую девушку в белой вышитой рубахе, в подпоясанной балабонами*** юбке и с распущенными русыми волосами. Она смотрела на него с такой невообразимой злостью, что ему стало не по себе. А в следующее мгновение его затянуло под толщу воды. Настолько резко, что он едва успел сделать вдох. Тянуло его долго, будто кто-то за ноги держал. Вода была мутной и холодной. Водоросли неприятно касались оголенных участков кожи. А через мгновение перед ним снова появились васильковые манящие глаза. И они пытались залезть в разум, пытались одурманить. Но в этот раз не получилось. В голове отчетливо звучал рассерженный девичий голос, будто отрезвляя.

— Эскель, не отталкивай меня. Прошу тебя…

Донеслось до него как из-под толщи воды. А когда удалось, наконец, вернуть концентрацию, перед глазами предстала истинная владелица столь прекрасных васильковых глаз. Бледно-синяя кожа, совершенно белесые глаза и болезненно-худые длинные руки теперь не казались такими манящими. Сделав несколько гребков к поверхности, ведьмак понял, что просто так ему не выбраться. Он был слишком глубоко, да и за ноги все же держало что-то, утягивая ко дну. Он боролся до конца, как мог, изо всех сил. Ровно до тех пор, пока воздух не начал заканчиваться, а в глазах не стало темнеть. Только тогда он увидел, как рука тянется к нему. Как хватает его за запястье и как тянет наверх. Он готов был поклясться, что это было настоящее чудо. Воистину — чудо!

Эскель резко распахнул глаза и сел. Сердце стучало как бешеное, а сам он был весь в поту. Печь практически уже не грела, а сквозь штору неуверенно пробивался солнечный свет. Да, он был в корчме, на печи. Ровно на том месте, где и лег вчера. Смахнув с лица остатки сна, он неспешно соскочил на ноги и принялся торопливо одеваться. Благо, что одежда просохла как нужно.

Вышел в зал он в расхристанной рубахе навыпуск, в перекошенной куртке и со связкой мечей. Даже сумок своих не захватил.

— Мастер? — услышал он голос корчмаря и дернулся. Нервы были натянуты как струна. Но желание разобраться, что за чертовщина тут творится, было сильнее. — Как спалось, мастер ведьмак? Никто не тревожил? — заприметив некую растерянность и озабоченность Эскеля, продолжил корчмарь.

— Хорошо спалось. Тепло. Только дочь вашу перепугал.

— Дочь? — Богумил как тер тряпкой деревянный стол, так и застыл. — Но мастер, у меня нету и в помине никакой дочери. Ягна так и не смогла разродиться.

— Нет дочери? Тогда кто же… — начал было ведьмак, пока не вспомнил вчерашний разговор. — Ах вот оно что.

— Что приключилось, милсдарь? — корчмарь взволнованно уставился на Эскеля.

— Ты говорил, что тот мужик, Вацлав, пьет не просыхая из-за того, что его дочь утопилась. Расскажи мне все, что знаешь.

Богумил какое-то время смотрел неверящим взглядом на него, будто не понимая, шутит ли мастер или нет. Но после недолгой паузы все же принял решение заговорить.

— Значит, случилось это прошлой весной. Ладная была девка эта. Имя у нее еще такое было. Шло ей как влитое — Соломея. И характер покладистый у нее был. А красоты какой! Не описать, мастер. Повадилась она сюда ходить с Вацлавом. Он раньше-то охотником был. Что подстрелит, то сюда тащит. Мы разделывали, продавали. Ему, конечно, тоже доля причиталась. Соломея и та при деле была. Подсобить могла. А похлебку такую варила. Ой, не передать, мастер. Все село сходилось на запах.

Эскель положил на скамью мечи, а сам оперся о стол поясницей и скрестил на груди руки. А корчмарь продолжал:

— Значит, был у нас, ну как был, и сейчас есть, наверное, — мужик один. Колек зовут. Ушел он отсюда, а куда подался — неизвестно. Давненько у него деньжищ было немерено. А потом то ли пропил все, то ли проиграл, черт разберет. Словом, положил он глаз на нашу Соломею. Он к ней и так и этак, а она ни в какую. Говорила, что для мужа себя бережет. Да и ей было лет пятнадцать отроду тогда. А он-то старше был ее. Да намного.

Эскель поджал губы. Знавал он, чем такие истории заканчиваются.

— Ох, сударь. Скажу я вам, тяжко мне говорить о том, что случилось. Но раз вы просите, — корчмарь замолк, уставившись в одну точку на столе, а после ломанулся к полкам, схватил рюмку, налил самогона и опрокинул в себя. Но рассказ продолжил: — Значит, ушел по обыкновению Вацлав на охоту, а Соломея при корчме осталась. Я ей поручил бурячка мне натаскать для самогону. Понемножку, чтоб уж больно не надрывалась. Носила она мне буряк, носила… А потом я гляжу — ее нет. Пропала. Я ж позвал Ягну. Вдвоем-то оно сподручней искать. Икали мы, мастер, искали и… — Богумил налил себе еще, а когда выпил, то, махнув рукой, продолжил: — Лучше б и не искали ее вовсе. Это уж потом мы узнали, что Колек этот, чтоб его подняло и перевернуло, — в сердцах бросил он, — подстерег нашу Соломейку и затащил ее в стойло. А в стойле-то что? Коней нет, то и мужичья нет. В общем, снасильничал он ее там. Кровищи было столько, что мы уж думали, что