Рассказы из Парижа - Людмила Маршезан

Катя счастливо улыбнулась, и все её тревоги и сомнения вылетели из головы. Ведь как это замечательно – найти понимающего тебя человека, с которым можно уже не играть словами, а просто вести доверительный сердечный разговор. Ей захотелось написать ему что-то нежное типа «Милый André», но передумала и обратилась к нему просто:

– Андрюша, юная поклонница таланта Гари по имени Катя, о которой ты спрашиваешь, это не я, меня ещё не было в проекте. Это… ты поймешь сам из письма Ромена Гари от 5 февраля 1970 года!

«… на Вас, как на потомственной Аксаковой лежит большая литературная ответственность… Надеюсь, что Вы, Катя, не относитесь к поколению, не умеющему читать по-русски. Это было бы очень горько».

– Ты можешь представить, Андрюшенька, как мне горько, что его собственный сын Александр не говорил по-русски. Как я хотела бы встретиться с этим мальчиком, посадить его на колени и читать ему русские сказки или рассказывать мои любимые детские стихи. Я страдаю, что сын Гари…

André улыбнулся: Катя – романтик, человек «hors normes», она даже не думает о том, что когда она была в состоянии физически удержать Александра Гари на своих коленях, тот был уже зрелым мужчиной, которому не надо было рассказывать сказки.

– … ты должен обязательно прочесть автобиографический роман Александра Диего Гари «S. ou l'espérance de vie», тогда ты поймешь, как страдал этот мальчик, ставший сиротой в таком юном возрасте, как безжалостен был к нему Париж. Я чувствую свою вину, я не понимаю, как русская эмиграция не взяла его под своё крыло, не согрела. Это в солнечной Барселоне он нашел своё счастье, познакомившись с красивой русской девушкой со стихами в глазах. И она спасла его, и он спас её, освободив от рабства публичного дома. Вот достойный поступок сына Гари – ради любви Александр выкупил весь «дом чудес», освободил девушек и открыл вместо него литературное кафе. Очень милое место, я провела там несколько часов среди книжных полок, читая восхищенные отзывы на разных языках мира, написанные на длинных полосках бумаги и подвешенных к люстрам. Когда открывалась входная дверь, эти «подвески» с добрыми словами оживали, шептались, шелестели и потом успокаивались до прихода следующего посетителя. Я ждала его, сына Гари, но в этот вечер он так и не появился. Уехав в Париж, решила, что при первой же возможности вернусь сюда в «Lletraferit», по адресу Joaquin costa 43 и буду ждать, ждать Александра Гари, чтобы просить прощения за его долгое одиночество…

В Катиных письмах Андрея привлекала свежесть, чистота, душевное и сердечное расточительство. Он не хотел потерять её, теперь все остальные его друзья и знакомые утратили свою окраску, слиняли и стали пресными, а, может быть, и были такими, просто раньше он не замечал.

Мать сразу же уловила несезонную весну в настроении сына: он напевал, шутил, дурачился и развернул кипучую деятельность. Она уже и не надеялась, что он возьмётся когда-нибудь за проект перепланировки квартиры. Ей хотелось больше света и простора. André засел за работу. Словно волшебник он легко передвигал стены на экране компьютера, соединил кладовки в большую прихожую с зеркалами, а из столовой и кухни сделал единое большое, но уютное пространство. Он убрал все лишнее и восстановил то, чего не хватало. Мать одобрительно кивала головой и с нежностью повторяла:

– Ты просто гений! Виртуоз архитектуры! Но как мы это осуществим?

– Очень просто, ответил André. – Ведь ты собиралась в Тулузу к сестре, чтобы пообщаться с её внуками. Так поезжай и побалуй детишек, мне кажется, тётушка Розали очень строга с ними. А в это время моя бригада рабочих исполнит твою мечту. И это будет тебе рождественский сюрприз! Вернее, один из сюрпризов!

André захотелось рассказать матери о переписке с Катей, о возникшем только что сильном желании пригласить её после ремонта на традиционный рождественский ужин и познакомить со всей семьёй. Но в последнюю минуту он сдержался, решив сначала переговорить с Катюшей.

Окинув еще раз критическим взглядом проект, он внёс некоторые поправки, заменив окно в гостевой комнате на витраж в русском стиле.

С поющим сердцем André возвращался в Лурд. Он чувствовал в себе какие-то новые силы и желания, ему казалось, выражаясь языком архитектуры, что он нашёл «clef de voute» своей жизни. Его уже перестало удивлять, что Катя, совсем того не желая, вошла стремительно в его жизнь и воображение. Он хотел увидеться с ней как можно быстрее, но до встречи было еще далеко, и он сгорал от нетерпения, сердясь на время. В монастыре он убедился, что время идет медленно, когда за ним следишь. Видимо, оно чувствует слежку.

André вышел на привокзальную площадь Лурда и был ошеломлён многочисленной пёстрой толпой цыган. Увидев большой плакат: «Association national des gens du voyage», он понял, что сегодня «тематическая» процессия в Лурде, и восемь тысяч цыган со всей Европы собрались здесь. Впервые он увидел в Лурде такое буйство цвето-одежды и украшений, которые так отличались от монотонно-сдержанной «униформы» обычных паломников. Он с удовольствием влился в разноязычный поток и вдруг смутился серостью своего костюма, коричневостью чемодана и чернотой туфель. Он был одиноким вороном среди ярких экзотических птиц.

Наверное, и душа моя потускнела, приспособилась к моему грустному костюму, – промелькнуло у André в голове, – а вот у Кати – горит! Вдруг ему захотелось запеть во весь голос: «Гори, гори, моя душа!», но врожденное чувство меры не позволило этого сделать. Шедшие рядом мужчины в своих вольных, открытых ветру сорочках напомнили Ромена Гари, любившего носить шелковые рубашки распахнутыми на его мужественной волосатой груди героя.

– Почему юные, красивые, умные женщины так добивались и обожали Ромена Гари, ведь он никогда не становился другом женщины, если мог стать любовником, – в чём секрет? – спросил он Катю. На что нравственная Катя ответила неожиданно, что это вина западных женщин, которые принимали его за любовника, а он был просто… мечтателем и мечтал о единственной женщине, которую так никогда и не встретил. А потом жёстко, как ему показалось, объяснила: «Ты что, не понимаешь, что невозможно было сопротивляться его притягательной мужественности». Эта фраза вызвала у André воспоминания о «вакцинации», которую проделал отец, повторяя, что ревность – это остроумнейшая страсть и в то же время страшнейшая глупость. Но André сейчас беспокоило нелепое положение, в которое он сам себя поставил, выдавая или играя роль другого человека. Он гнал возникающую время от времени естественную потребность в правде, потому что боялся разрушить тонкое, хрупкое, необъяснимое что-то, не