Моя Америка - Шерман Адамс

Пити продолжал наносить сильные удары и оттеснять меня к школьной ограде, чтобы попытаться свалить и добить ногами.

Пару раз его удары достигли цели, и я почувствовал во рту вкус крови. Чернокожие парни с Виндзор-стрит кричали:

—      Убей ниггера! Убей ниггера, Пити!

Он опрокинул меня, но мне удалось схватить его за горло и скинуть с себя. Мы катались в грязи, а белые учителя стояли у окон и наблюдали, как два ниггера изо всех сил старались убить друг друга.

—      Убей ниггера, Пити! — горланила черная банда.

—      Держись, Шерман! — кричали белые.

В конце концов мы оторвались друг от друга и поднялись на ноги. Пити бросился на меня как рычащий лев. Я отступил, боксируя, пока Пити не вытеснил меня на автомобильную стоянку. Мы дрались как сумасшедшие среди автомашин.

Драка продолжалась на улице. Легковые автомобили и грузовики остановились, шоферы оказались в роли зрителей — они аплодировали и сигналили.

Наконец появился белый священник из церкви святого Антония и разъединил нас, сообщив, что позвонил в полицию. Сирены и школьный звонок раздались одновременно, и все разбежались.

Пити прилично отделал меня, но зато больше никогда со мной не ссорился. После этого положение нашей компании улучшилось.

Сколько я ни старался нагнать школьную программу, все было безнадежно. Я слишком отстал из-за дней и месяцев, упущенных в Атланте и Гэри.

Это был мой последний год в школе Генри Бернарда-младшего. На балу, устроенном в конце учебного года, я чувствовал себя прескверно, потому что должен был вновь пойти в девятый класс в Хартфордской школе.

Хартфордская муниципальная средняя школа была построена в 1639 году по образцу подобных английских заведений. Она была такой старой, что спортивный зал для мальчиков по-прежнему отапливался газом, а электрические светильники сохранились, по-видимому, с 1890 года. Октавия очень гордилась тем, что устроила меня в публичную школу, имевшую репутацию одной из лучших в стране. Отсюда вышло немало губернаторов, конгрессменов, сенаторов, адмиралов и генералов.

Здесь не было надписей на стенах, не было и надсмотрщиков. Отсутствовали учителя с кожаными ремнями, патрулирующие по коридорам. Ученики не устраивали потасовок и не выталкивали друг друга из окон со второго или третьего этажа. От учеников здесь ожидалось, что они будут вести себя воспитанно и продолжать славные традиции знаменитой школы.

Учителя были хитрыми, остроумными, проворными и              решительными. Они нисколько не походили на своих низкооплачиваемых коллег из гетто или трущоб, которые только и мечтали о том дне, когда смогут уйти на покой. Учителя здесь обращались к ученикам со словами «мистер» и «мисс». Они гордились дипломами лучших колледжей и университетов и никогда не поднимали ни на кого руки. У них не было в этом необходимости, потому что методы преподавания в Хартфордской школе были такими же старинными, как Библия, а железная дисциплина напоминала о прусской кадетской школе.

Мальчики сидели с левой стороны, в алфавитном порядке, а девочки — с правой, по той же системе. Девочкам было запрещено пользоваться румянами, губной помадой и другой косметикой, носить юбки выше колен. Джинсы, тенниски, сандалии и спортивные шапочки были вне закона в классе. В первый же день меня отправили домой с замечанием за то, что я пришел в школу в джинсах.

В классе не разрешалось разговаривать даже шепотом, а о жевании бутербродов нечего было и думать. Нельзя было жевать резинку, опаздывать и прогуливать. Нарушения правил немедленно фиксировались: учитель говорил, что мистер такой-то или мисс такая-то получает замечание. Одно замечание равнялось трем минусам. Пятнадцать минусов за одну четверть автоматически влекли за собой наказание: лишение права посещать школу в течение пятнадцати дней. Дополнительные девять минусов приводили к исключению без права на восстановление в Хартфордской школе. Каждое замечание означало также, что провинившийся должен был отсидеть в школе лишний час после занятий.

Лучшие ученики все четыре года замечаний не имели. Они никогда не нарушали правил и за это вознаграждались такой записью в своих экзаменационных книжках: «Ни одного замечания, ни одного опоздания, ни одного прогула».

Значительная часть учеников, в том числе и я, не очень-то подходили для этой школы. В среднем нормальный ученик получал около пятидесяти минусов за четыре года. Получать их было несложно. Судите сами: три за шепот в классе, вдвое больше за невежливость с учителями.

В старинной благородной Хартфордской школе чернокожей молодежи было немного. Большинство учеников жили в симпатичных жилых районах, примыкающих к Вест-Хартфорду, шикарному

пригороду миллионеров.

В моей новой школе не было черных учителей. Единственными чернокожими, помимо кучки учеников из гетто, были персонал кухни и уборщики, которые бродили по коридорам с длинными метлами.

В первой четверти я держал себя в руках и получил только пару замечаний. Ведь здесь мне предоставлялась возможность осуществить свою мечту — играть в настоящий американский футбол, подобно генералу Эйзенхауэру.

Американский футбол

Во время заседаний трибунала Рассела в Стокгольме многие спрашивали меня, как могли такие румяные, как спелое яблочко, любители фруктового сока творить то, что они творили во Вьетнаме. К сожалению, я не успел рассказать им об американском футболе.

На второй день своего пребывания в школе я появился на тренировочном поле и попытался попасть в футбольную команду. У меня не хватило терпения дождаться, когда директор разошлет новичкам приглашение обучаться самому мужественному из всех видов спорта — американскому футболу.

Когда я выбежал на поле, там уже находилась сотня бегавших парней, одетых в бело-голубые майки, тренировочные брюки и резиновые тапочки. Они отрабатывали бег трусцой и быстрые спурты, длинные и короткие пасы, и делали это со стонами и рычанием. Но с каждым днем все меньше парней приходило на тренировки, которые становились все тяжелее.

Вскоре настало время первого испытания — мы должны были показать, что́ нам дали двухнедельные тренировки. Тренеры разделили кандидатов на две группы и стали гонять нас до тех пор, пока мы не попа́дали на траву от полного изнеможения.

— Встать! Бежать, бежать, бежать! Бросок, бросок, бросок!

По команде «бросок» мы во весь рост бросались на землю с вытянутыми руками, как парашютисты.

Тренеры орали так, будто муштровали морских пехотинцев, а мы едва успевали перевести дух. За сотней прыжков на руки с переворотом через голову, пятью-десятью отжиманиями на руках и столькими