журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

среди местных жителей всякие легенды: о мертвецах, кладах и бродячих духах. Была в их числе легенда про белого коня. Шурик слышал ее от какой-то бородинской старухи и однажды лунной ночью пересказал нам.

Речь шла о том, как в древние времена хоронили какого-то князя и по обычаю хотели закопать на его могиле коня, но жеребец вырвался и ускакал в степь. Вот с тех пор в полнолуние и является людям. Кому явится — тот уже не жилец на этом свете.

Девчонки повизгивали, притворяясь испуганными.

Валерка деловито спросил:

— А этот конь, он дух или по-прежнему пребывает во плоти?

— Не знаю, — сказал Шурик. — Какая разница?

— Для нас никакой, а вот для Галки... Если во плоти, то явится он к ней в такую вот ночь, и совхозное поголовье может пополниться жеребеночком.

Девочка Таня, самая строгая из всех „химичек“, сказала, что Валерка циник. Всегда испортит поэтический настрой. Тот возразил, что белый жеребеночек — сплошная поэзия.

— Подойдет ласковый, глянет в окошко: дайте корочку хлебца, девочки...

— А-а-а! — хором завопили девицы. Потому что в этот миг посеребренная луной конская морда и правда показалась в окне.

Хотите верьте, хотите нет, но за окном на самом деле стоял белый конь. Причем, не жеребеночек, а вполне взрослый.

Когда мы, четверо парней в трусах и майках, выскочили под холодное лунное небо древней степи, белый, как лебедь, призрак встретил нас дружелюбным пофыркиванием. Убедившись, то от призрака вполне по-земному пахнет конским потом, погладили мы его жесткие бока, потрепали гриву. Затем отвели пришельца под навес и привязали рядом с Галкой. Та отнеслась к данному факту положительно, ей чужды были мистические настроения.

Вернувшись, мы сообщили, что конь пришел не просто так. Он, якобы, признался нам, что по приказу своего помершего хозяина ищет среди приезжих девиц красавицу, чтобы унести ее в потусторонний мир, в супруги древнему князю. Девчонки опять начали повизгивать.

— А вы-то чего волнуетесь? — спросил „циник" Валерка. — Вам же объяснили: нужна красавица.

Наши подруги швырнули в нас подушками. Плакат с патриотическим призывом полетел на пол. Мы покаянно заорали, что сдаемся, но, конечно, спать уже никому не хотелось. Отдавая дань лунной степной экзотике, мы спели „Караван".

Исполняется эта песня так. Хор сдержанно и ритмично повторяет:

 Джим-бам-бала-бала,

Джим-бам-бала-бала...

А солист тонким голосом муэдзина выводит на восточный мотив:

Шел один верблюд, ай-вай-вай...

Шел один верблюд, ай-вай-вай...

Далее речь идет о втором верблюде, о третьем, и так далее, до бесконечности.

Солистом был Шурик. Помимо слов о караване, он, импровизируя, вставлял всяческую абракадабру и от смеха мы валились на соломенные тюфяки, а

Я спохватился, что, вспоминая о целине, совсем не пишу о работе. Читатель может подумать, что мы там в основном валяли дурака. А на самом деле вкалывали мы крепко. И на обработке зерна, и на полях с кормами, и на закладке силоса. Там я, кстати, единственный раз в жизни ездил верхом: управлял сонной кобылой (вроде нашей Галки), которая копытами трамбовала силос в траншее. Это брюхатое животное с наброшенным на спину ватником вместо седла ничуть не походило на скакуна, но я чувствовал себя героем прерий...

Больше всего работы было с хлебом.

В первые дни на ток привезли веялки, зернопульт и несколько машин соломы. Этой соломой следовало заново застелить крыши двух навесов. На помощь приехала бригада моих однокурсников-журналистов с соседнего полевого стана.

„Кровельная" работа оказалась труднее, чем думалось, но, наконец, рыжий Боря Тимохин, этой работой под жарким августовским солнцем явно тяготившийся, заявил, что обе крыши в полном порядке.

— Даже тропический ливень не пробьет!

Здравомыслящий Слава (будущий известный литератор) возразил, что нам доверено ответственное дело и закончить оное должны мы достойно.

— И нечего про ливень трепаться, когда еще дыры в крыше.

— Дыры? Да я на этом навесе могу лезгинку сплясать!

— Не надо, Боря, — внушительно сказал Слава.

Но легкомысленный Тимохин высоко подпрыгнул и... исчез!

Секунду были мы в оторопи. А после, мешая друг другу, кинулись вниз по приставной лестнице. И с ужасом гадали про себя: что же увидим? Бренные останки или покалеченного, но живого Борю?

Мы не увидели никого. Под навесом было пусто. Мистика да и только! С новой оторопелостью уставились мы друг на друга. И лишь тогда услышали негромкий, как бы нерешительный стон.

Боря висел, вцепившись в перекладину под кровлей. И качал тощими, вылезшими из мятых штанин ногами.

От бориных башмаков до утрамбованной площадки было метров пять. Не мало, но и не смертельно. Мы встали в круг и с язвительностью принялись обсуждать создавшуюся ситуацию.

— Ловите меня, сукины дети! — стонал Боря.

Но мы сочли, что ловить столь тяжелое и костлявое туловище — значит, нарушать технику безопасности. Безответственный Тимохин нашел то, что искал, и жесткая посадка должна была стать закономерной расплатой за самомнение.

Аида Прыгунова, занимавшаяся в парашютной секции, стала подробно объяснять Бореньке, как ему следует сгруппироваться и поджать ноги в момент приземления.

— Главное, не стукнись копчиком...

— Боюсь! — стонал Боря.

Но тут на его счастье раздался гул мотора и под навес лихо вкатил самосвал с овсом. Затормозив, он вывалил кучу шелковистого золотого зерна прямо под Борю. И Тимохин облегченно разжал пальцы.

Этот самосвал оказался первой ласточкой грядущего урожая. Вскоре на нас хлынул настоящий хлебный поток: овес и пшеница. Веялки буквально захлебывались, зернопульт, швыряя в воздух струю зерна, выл, как доисторический зверь. Мы вкалывали с утра до вечера, махая железными совками, похожими на разрезанные пополам длинные ведра. Четыре такта: замах, качок вперед — и плица врезается в зерно; опять замах — с полным совком — и бросок. Зерно летит в пасть веялки или на транспортер зернопульта. Вентиляторы веялок с шумом выметают мякину. А зернопульт швыряет зерно на дальний край тока и шелуха сама застревает в воздухе. И липнет к потным лицам и голым спинам. Взмах — зерно из груды, взмах — бросок... И ночью, во сне, это бесконечное четырехтактное качание мотает, мотает тебя. А утром гудят руки и стонет спина, но надо вставать. Без дураков, без халтуры. Потому что это — настоящая работа, настоящий хлеб, который всегда нужен людям. Независимо от политической обстановки, комсомольских собраний и лозунгов, которые вешает на мазанку добросовестный совхозный парторг.

Впрочем, он не