Государь Федор Иванович - Дмитрий Михайлович Володихин

слуха благое наслаждение, не токмо единыя Росийския богохранимыя державы, но всея подсолнечныя пречестнейши быти явися»[56]. Можно, конечно, объяснить столь ярко выраженное благоволение патриарха царю мотивами прозаическими. Иов был возвышен среди архиереев Русской церкви во времена правления Федора Ивановича и по его воле; сказалось тут и влияние главного политического дельца тех времен — государева шурина Бориса Годунова (Борису Федоровичу Иов, как никто другой, помог в 1598 году взойти на царский престол после кончины царя Федора). В 1586 году Иова возвели на Ростовскую архиепископскую кафедру. И года не минуло с этого момента, а владыка уже стал митрополитом Московским и всея Руси. А в 1589 году он вошел в нашу историю как первый патриарх всея Руси. Конечно, это скорое возвышение должно было питать естественное чувство благодарности Иова. Но объяснение может быть и другим, гораздо проще: именно митрополит, а затем патриарх должен был хорошо знать Федора Ивановича, постоянно общаться с ним, вести богослужение в его присутствии, беседовать с монархом о духовных делах. И в конечном итоге глава Русской церкви написал о государе правду. Самую простую правду, какую видел в течение многих лет, какую знал лучше, чем кто бы то ни было.

Патриарх Московский и всея Руси Иов. Царский титулярник. 1672

И под пером Иова, начитанного книжника, даровитого литератора, Федор Иванович предстает истинным подвижником веры. Подчеркнуто особое почитание государем Пречистой Богородицы: к ней царь часто обращается с молениями. Разумеется, в произведении Иова нет никаких упоминаний об умственной отсталости Федора Ивановича. Конечно, первый патриарх Московский создал панегирический портрет своего благодетеля, а потому недобрых слов не стоило бы ожидать от этого текста. Но время от времени видно самое неподдельное восхищение Иова. Он нашел в российском правителе великого молитвенника и радовался этому со всей искренностью: «Аще бы и превысочайшего Росийскаго царствия честны скифетр содержаше, но Богу повсегда ум свой вперяше и душевное око бодренно и неусыпно храняше и сердечную веру… благими делами исполняше; тело же убо свое повсегда удручаше церковными пении и дневными правилы и всенощными бдении и воздержанием и постом. Душу же свою царскую умащая поучением божественных глагол…»[57]

При Иване Грозном возник знаменитый памятник русской исторической мысли — «Степенная книга царского родословия», где важнейшие события в истории страны, а также правления князей-Рюриковичей были представлены по «степеням» или «граням», связанным с «коленами» родословия. Портреты монархов во многом приближены к житиям святых, многие государи показаны как идеальные христиане. Федор Иванович в «Степенную книгу царского родословия» не мог войти, поскольку правителем он станет лишь после смерти отца. Однако Иов постарался придать своей «Повести о честном житии…» характер последней главы «Степенной книги», вписывая монарха в общий ряд его родни чуть ли не как достойнейшего из всех.

Через шесть лет после кончины Федора Ивановича началась Смута, полыхавшая на протяжении полутора десятилетий. Русские города и села, разоренные «воровскими» казаками, бандами «лисовчиков», отрядами польских, литовских, шведских интервентов, запустели. Закопченные порталы храмов зияли, словно отверстия от ружейного свинца на теле Церкви. Крепостные стены напоминали челюсти с выбитыми зубами. Печи, оставшиеся от сожженных изб, вздымали к небу заснеженные трубы. Нищие дворяне едва могли нести воинскую службу. Недостаток был во всем — от хлеба до пороха. Жизнь чуть теплилась в израненной Московской державе.

И эпоха Федора Ивановича вспоминалась многим как Царствие Небесное на земле. Сытая, спокойная, безмятежная жизнь того времени вызывала добрые воспоминания. Старые люди еще держали в памяти свирепства грозненской поры, молодые знали только Смуту, но в глазах и тех и других царствование кроткого монарха выглядело как островок благоденствия в океане тягот житейских. Пусть в исторической действительности эти 14 лет не были столь уж легкими для России. Бремя восстановления экономики несли на своих плечах крестьяне, постепенно лишавшиеся свободы. Города медленно приходили в себя после разорительной Ливонской войны, а неприятель, хотя и бывал отбит от коренных русских областей, все же время от времени вторгался в пределы России и наносил стране ущерб.

Но не сравнить все это ни с опричниной, ни с гибелью Москвы, сожженной крымцами в 1571 году, ни с вторжениями полчищ Стефана Батория, ни, тем более, с чудовищем Смуты… Поэтому на человека, ставшего живым символом краткого «золотого века» в русской судьбе, готовы были молиться несколько поколений наших людей, переживших Смутное время.

Если патриарх Иов в «Повести о честном житии…»[58] приводил аргументы для канонизации Федора Ивановича, в частности связывал с последними днями его жизни истинные чудеса, то дьяк Иван Тимофеев уже открыто писал о святости царя[59].

Для первых государей династии Романовых Федор Иванович был близким родичем по его матери, царице Анастасии, к тому же последним законным государем перед венчанием на царство Михаила Федоровича (1613). Конечно, при таких обстоятельствах трудно ожидать от исторических сочинений того времени отрицательных отзывов о царе-иноке. Но даже с этими оговорками поражает то единодушие, с каким книжники постсмутной эпохи, обращаясь к памяти Федора Ивановича, рисуют образ идеального монарха, великого благочестивца. Видно, что веяния времени и требования официальной идеологии находят добрую пищу в действительной судьбе и душевных качествах ушедшего государя.

Хронограф[60] 1617 года содержит пространную похвалу царю Федору: «…во всем его царстве благочестие соблюдалось, и все православные христиане безмятежно и в спокойствии пребывали, друг подле друга в светлом и радостном ликовании… Благородный же и боговенчанный государь, царь и великий князь Федор Иванович, всея Руси самодержец, не только красотой телесною сиял, но и душой отличался мужественной и всяческими достоинствами сияющей, справедливостью и целомудрием, чистотой душевной и смиренномудрием всегда украшен был, обман же и коварство и всякое зло, напротив, всячески ненавидел, и от всего этого держался как можно дальше, и не хранил в сердце зла, и раздражению или гневу в сердце своем не давал места, но со всеми был всегда тих, милостив и кроток. Поистине, если кто скажет так, то не погрешит: был он сад бесчисленных добродетелей, водами божественными напояемый, и рай одушевленный, хранящий сады благодатные. И так пребывал он и царство державы своей хранил в постоянном покое…»[61] Помещая в Хронограф известие о смерти монарха, автор патетически восклицает: «Угасла свеча страны Русской! Померк свет православия…»[62]

Блистательный интеллектуал и плодовитый писатель первой половины XVII столетия, князь С. И. Шаховской, человек своевольный, переменчивый, с очень широкими взглядами на веру — чуть ли не еретик по представлениям той эпохи! —