Вещь и имя. Самое само - Алексей Федорович Лосев

43*

Вероятно, Лосев в данном случае «провидчески» применяет по отношению к себе расхожие ярлыки, перекочевавшие к тому времени из публицистического обихода в научный и политический и приобретавшие принципиально несвойственную им значимость «окончательной характеристической оценки». Непосредственно к А.Ф. Лосеву эти ярлыки были приклеены в 1930 г. в связи с ситуацией вокруг «Диалектики мифа» (в частности – в статье X. Гарбера «Против воинствующего мистицизма А.Ф. Лосева»).

Согласно Толковому словарю С.И. Ожегова (изд. 1964 г.), термин «мракобес» имеет следующее значение: «реакционер, враг прогресса, культуры и науки». Данный термин довольно часто применялся в советской публицистике 20 – 30-х гг. по отношению к тем мыслителям или общественным деятелям, которые проявляли активное неприятие марксистской идеологии и отстаивали противоположные ей взгляды, в особенности – к представителям религиозной мысли и церковным деятелям (как в современности, так и в прошлом). Как отмечал скрупулезно изучавший эту проблему академик В.В. Виноградов, широкое распространение термины «мракобес» и «мракобесие» получили в России с первой половины XIX в. (подробнее см.: Виноградов В.В. История слов. Μ., 1999). Одним из самых ярких и хорошо известных примеров использования подобной терминологии было обращение В. Белинского к Н.В. Гоголю в знаменитом письме 1847 г.:

«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов…» ([83, 2, 272].

Обратим внимание на весьма близкое словоупотребление в статье X. Гарбера:

«Философ православия, апологет крепостничества и защитник полицейщины…»).

В своей статье «Философская истина и интеллигентская правда», опубликованной в знаменитом сборнике «Вехи», Н.А. Бердяев использует термин «мракобесие» в значении противодействия просвещению [7, 26]. В советской публицистике (как и в «научных» дискуссиях) в 20 – 30 гг. этот и многие другие, ставшие ярлыками, термины активно использовались по примеру В.И. Ленина, который в своих публикациях называл, например, Л.Μ. Лопатина «нашим известным философским черносотенцем» [32, 18, 317], П.Б. Струве – «великим мастером ренегатства» [32, 16, 467], а С.Н. Булгакова – «правым кадетом и „христианским“ ренегатом» [32, 5, 223]. Отметим также, что в рецензиях на книгу «Материализм и эмпириокритицизм», опубликованную в 1909 г. под псевдонимом «Вл. Ильин», практически все авторы, среди которых были И.А. Ильин и Л.И. Аксельрод, подчеркивали не только отсутствие принципиальной новизны теоретических построений, но особенно – литературную развязность и некорректность, доходящую до грубости по отношению к критикуемым автором книги мыслителям [см.: 33, 326 – 333]. В ходе «дискуссии диалектиков и механистов» аппарат ругательств и личных выпадов, постепенно получавших силу обвинений в политической неблагонадежности, использовался чрезвычайно активно. Так, например, В.Ф. Асмус в своей рецензии на книгу Л.И. Аксельрод «В защиту диалектического материализма» (Μ.; Л., 1928), ставил под сомнение допустимость использования автором таких эпитетов, как «тупой», «безграмотный», «вздорный» по отношению к оппонентам (см.: Под знаменем марксизма. 1928, № 9 – 10), а И. Карев, отвечая на туже книгу, назвал механистов «коллекцией умственно и морально дефективных профессоров и журналистов» (см.: Под знаменем марксизма. 1928, № 4).

44*

Рассматривая социальную основу имени, Лосев в ФИ выражается более определенно:

«Для всякого человека есть всегда такое, что не есть ни число, ни качество, ни вещь, но – миф, живая и деятельная действительность, носящая определенное живое имя» [65, 771 – 772].

Взаимосвязь категорий «личность», «миф», и «имя» раскрыта им в ДМ [40, 213 – 214].

45*

Вопросы именования в философии Платона на примере диалога «Кратил» рассмотрены Лосевым в ОАСМ [57, 410 – 417]. Весьма важные рассуждения Лосева о логической природе понятия можно найти в ФИ [65, 704 – 706, 713 – 715], а также в более поздней работе «Проблема символа и реалистическое искусство» [61, 44 – 46, 147 – 149].

46*

Позднее Лосев пользовался более ярким примером для пояснения указанной мысли:

«Если моль разъела и съела шубу, значит ли это, что она шубу поняла и изучила?» [64, 25].

47*

В данном случае А.Ф. Лосев следует сложившейся в русской философской мысли традиции (корни которой восходят к античности и закрепляются в Средневековье, в частности у Фомы Аквинского, считавшего возможным говорить о познании в том случае, когда познанное есть в познающем – «cognitum est in cognoscente» [101, 1, 215]), утверждавшей, что в процессе познания происходит «реальное единение познающего и познаваемого». О. Павел Флоренский, автор процитированного выражения, в своей книге «Столп и утверждение истины» подчеркивал, что указанное положение является основным для русской философии, приводя в подтверждение своей мысли ссылки на многочисленные труды русских философов [100, 73, 644 – 645]. Аналогичные утверждения можно встретить у Вл. Соловьева [92, 1, 723 – 724], Н.О. Лосского [70, 345] и С.Л. Франка [102, 66]. Определенный интерес представляют и рассуждения Г. Гегеля об истинности мышления, обусловленной именно «углублением в предмет», в § 23 «Энциклопедии».

48*

О диалектическом отношении категорий части и целого на аналогичном примере Лосев говорит в работе ОАСМ, утверждая, что «треугольность и содержится в отдельных линиях, и не содержится в них» [57, 480]. В ФИ автор, затрагивая эту проблему, подчеркивает, что часть целого должна каким-то образом свидетельствовать об этом целом, нести его смысл, но целое, в свою очередь, никак не выводится из отдельных частей [65, 659; ср.: 23, 235]. Более подробно об отношениях части и целого говорится в платоновском диалоге «Теэтет» (202e – 207c) и соответствующем комментарии [85, 2, 474]. Обратим внимание и на утверждение Э. Ильенкова:

«Признание определяющей роли целого по отношению к его частям – точка зрения, исходящая из целого и приходящая затем к пониманию частей этого целого, – и была всегда той почвой, на которой вырастала диалектика» [23, 223, 235];

также о различии механического и органического понимания целого: [23, 101].

49*

В даваемой Лосевым трактовке (аналог см.: [40, 377]) предполагается наличие независимого от познающего человеческого сознания логического элемента действительности, что вполне соответствует «объективно-идеалистической» позиции, занимаемой в этом вопросе, к примеру, Вл. Соловьевым (в «Критике отвлеченных начал»), считавшим логически необходимым заключением о недопустимости формирования содержания познания исключительно усилиями познающего субъекта («субъективный идеализм») вывод о соединении «фактической реальности и разумной формы в самом познаваемом» [92, 1, 696]. Рассматривая этапы становления учения Платона об идеях, Лосев так резюмирует один из узловых, в этом отношении, эпизодов «Федона»:

«Итак, первое