Русский эксперимент - Александр Александрович Зиновьев

Рано утром позвонила «Минин». Спросила, когда самолет. Сказала, что раздобыла машину. Сама она, к сожалению, подъехать попрощаться не сможет. Умоляла не ездить в город, это опасно, опаснее, чем думали еще вчера. Пожелала благополучного полета, окончания книги, публикации ее и успеха, какого она заслуживает. Книга — это и есть его участие в сражении за Россию. Он обязан ее завершить, это его долг. И пусть не волнуется насчет публикации. Ее друзья уже собирают деньги.

Ф: Мы с тобой вроде бы обо всем переговорили. И все-таки я не могу понять одного. Коммунизм умирает, и помешать этому нельзя. Некому. И кажется, незачем. А ты упорно держишься за него. Почему?

П: А как я могу избавиться от него, если он во мне, в каждой клеточке моего мозга и тела?! Пока я жив, жив и коммунизм. Я — его последняя пока еще живая частичка. Он умрет окончательно вместе со мной.

Ф: А ты?..

П: А я умру вместе с ним, ибо моя жизнь без него лишена смысла.

Ф: Скажи, хотел бы ты, чтобы вернулось то, что было до перестройки?

П: У меня к этому отношение двойственное. Лично мне в той России не было места. Меня из нее выбросили. И это было не просто действие власти, но действие всей советской среды, лишь принявшее форму политической акции.

Ф: Так что у тебя с чисто личной точки зрения нет оснований желать восстановления советского строя.

П: В постсоветской России мне места тоже нет. Ведь вытолкнувшая меня среда осталась та же. Даже стала агрессивнее и нетерпимее. В Советской России меня хотя бы допустили стать доктором и профессором. И не напиши я ту злополучную работу, я бы так и дожил жизнь в том качестве. А теперь и это исключено.

Ф: Так что у тебя нет оснований желать сохранения постсоветского строя.

П: Но есть отношение ко всему этому другое. Моя судьба сложилась так, что я всегда ощущал себя в качестве частички огромного человеческого целого, дерзнувшего на великий исторический эксперимент, — солдатом великой армии, штурмовавшей Историю. Армия разбита, штурм не удался. Вернуться в прошлое. Зачем? Готовиться к новому штурму? Это неповторимо. Труп не оживишь.

Ф: И с этой точки зрения у тебя нет желания восстанавливать советский строй.

П: Как нет желания сохранять постсоветский.

Ф: Ты изучил реальное коммунистическое общество, современное западное общество, общие законы эволюции и тенденции человечества. Ты пережил крах реального коммунизма в нашей стране. Вместе с тем ты сохранился в качестве психологического коммуниста. Случай, я думаю, уникальный. Скажи, каким бы ты теперь хотел видеть идеальное общественное устройство? Отбрось всякие соображения насчет того, что возможно в реальности и что нет. Скажи просто по принципу: я хочу, чтобы общество было таким-то.

П: Я настолько сильно был всегда ориентирован на реальность, на реальные закономерности, возможности и неизбежности, что в моем сознании просто не осталось места для праздной мечты и фантазии. Я — человек реализовавшейся утопии. Мне кажется, я понял ее сущность, историческую роль и причины гибели. Я пережил ее. И ничего другого я не хочу. Я утратил всякую способность что-то хотеть в этом отношении.

Ф: Но в принципе возможно изобрести какую-то другую, новую утопию?

П: Такого же масштаба и такого же влияния на ход истории?

Ф: Может быть, поменьше, но соизмеримую с прежней.

П: Давай, определим, что такое утопия. Обычно утопией называют что-то несбыточное. Но коммунистическая Утопия оказалась в основных чертах осуществимой. Несбыточность тут оказалась в другом: реализация ее идей породила непредвиденные нежелательные последствия, а то, что реализовалось, на деле оказалось не таким уж хорошим. Эта Утопия оказалась идеологией. Суть ее — замена небесного рая за гробом на земной рай при жизни, причем — в ближайшем будущем. И предназначалась она не для сытых и благополучных, а для голодных, обездоленных. Помнишь: вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов! А у проклятьем заклейменных всегда и везде была, есть и будет вечно одна мечта. И эта мечта была однажды зафиксирована в качестве Утопии. Изобретать новую Утопию — значит, как говорится, изобретать велосипед.

Ф: Значит, с Утопией покончено раз и навсегда?

П: Похоже, что так. Это было уникальное, неповторимое явление. Если что-то подобное и будет изобретено, это будет уже не Утопия, а нечто иное. Условия для Утопии исчезли навсегда.

Ф: Ну, пусть не Утопия, а нечто подобное. Что это такое может быть?

П: Возможно, что это будет вот что. Пройдут годы, Россия и русские исчезнут с лица земли. Останутся какие-то легенды. Через много лет любознательные существа обнаружат, что Россия и русские существовали на самом деле. По остаткам сведений о советском периоде, которые не удастся истребить антикоммунистам, они составят себе представление о нашем советском обществе. Это будет, естественно, идеализированное описание. А идеологи будущего добавят кое-что от себя. И таким путем придумают нечто раеобразное, но не для голодных и рабов, а для сытых и благоустроенных — для сверхлюдей будущего. И сделают это идеологией своего будущего.

Ф: А почему не для голодных и рабов?!

П: Таковых не будет. А господа планеты будущего будут иметь все в изобилии. Для них-то мечты коммунистов реализуются сполна. Только это не сделает их счастливыми. Вот они и найдут образ счастливого мира в далеком прошлом.

Ф: Прекрасная тема для книги! Напиши! Она наверняка принесет тебе успех!

П: У кого?! Где?! И когда?! Нет, дорогой старый друг, поздно. Наша песенка спета. Я думаю, мир готовится поставить точку на истории русского коммунизма. Я не мыслю жизнь после этого. А что касается того, каким бы я хотел видеть русское общество, то лучше того, какое мы имели в советский период, я придумать не могу. И не хочу.

Ф: Если бы мне предложили повторить жизнь и выбрать любое общество, какое хочу, я бы, пожалуй, тоже выбрал то, в котором и с которым прожил эту жизнь.

П: Ну вот, мы и решили все наши жизненные проблемы.

Прощание с эпохой

До отъезда в аэропорт времени было много, и Писатель решил поехать на Красную площадь, нарушив обещание Философу ждать его дома. Оставил Философу записку, что скоро вернется. Не поехать он не