Беспокойные боги - Кристофер Руоккио

ночь я не видел снов, но лежал без сна, встревоженный, и время от времени вставал, чтобы пройтись по клетке, которую соорудил для меня Гошал. Как я уже сказал, я тогда не догадывался о происшедшей во мне перемене и полагал, что только мания не давала мне уснуть. Однажды посреди ночи я открыл дверь и обнаружил четверку мужчин, которые резко стали подниматься на ноги. Я улыбнулся их удивлению, но только протянул им пустой поднос с едой.

Дверь Кассандры была закрыта. Спала ли она? Мысль о том, что она может быть здесь, одна и, возможно, испытывает боль и страдания, терзала мое сердце. Мне очень хотелось пойти к ней, но я понимал, что, если бы люди Гошала позволили это сделать, я рисковал бы усугубить ситуацию. Бедной девушке придется самой смириться с тем, что произошло.

Тогда я ясно осознал, что, хотя убили именно меня, я в некотором смысле пострадал меньше всех. Я понимал, что со мной произошло и почему это произошло - и, во всяком случае, я уже однажды пережил подобный эпизод. Кассандра потеряла отца, своего единственного родственника. Она не ожидала, что он вернется, и, подобно бедному капитану Гошалу, не была уверена, что вернувшийся мужчина был тем же самым человеком, который растворился на кафельном полу.

И вот я сидел там, один, прислонившись спиной к стене своей каюты, и думал о девушке, которой она была, о том, как она носилась по старому дому, за ней следовали дети хозяев и юный принц Арман дю Карадж. Я хорошо помню ее - ей было не больше пяти стандартных лет - сидящей за деревянным столом на кухне, за которым Нима и другие слуги ели, прикусив язык, пока царапала пергамент восковой пастелью, пытаясь рисовать, как это делал я.

Мне не стыдно признаться, что в ту ночь я плакал. Плакал... не от горя, а от нового и острого осознания того, как сильно я любил эту дорогую девочку и как сильно я любил ее мать. Что-то изменилось во мне, что-то произошло в моем сознании. Как мне объяснить тебе? Абсолют переделал не только мое тело, но и мой разум. То, что раньше было для меня непонятным, стало ясным, как полированное стекло. Резко, отчетливо и с болью я увидел человека, которым был раньше: Адриан Марло, сын Дьявола из Мейдуа, Королевский Викторианский рыцарь, лорд-комендант Имперского Красного отряда. Полусмертный. Убийца Бледных. Герой Империи.

Маска, сусальное золото на кованом свинце.

Храбрый, но глупый. Образованный, но неразумный. Благородный, но гордый. Такой гордый.

И горе! Сколько горя было в его бьющемся сердце! Целый океан! И ради чего? Неужели он не знал - или просто забыл - то, о чем так долго говорил многим?

Что смерть - это ещё не конец.

Зачем он оплакивал Валку, если знал, что увидит ее снова и навсегда, когда вселенная изменится? Когда звезды, которые были молодыми, превратятся в пепел и снова вспыхнут? Машины Фелсенбурга не смогли вылечить Смерть, но это не означало, что Смерть одержит окончательную победу. Когда я пробудился к новой жизни в Колодце под Ллесу, я понял, что однажды все мертвые могут ожить. Я чувствовал их, не так ли? В Ревущей тьме сна?

Осознав это, я отбросил его горе - если не одиночество, то боль - и приготовился к выполнению своей задачи. Я увижу Валку снова, если не потерплю неудачу в своем задании, и в этом я был уверен, хотя и не знал тогда, сколько лет должно пройти между нашим расставанием и воссоединением.

Абсолют выпарил во мне весь свинец, превратил его в золото. Как я уже сказал, я стал тем человеком, которым должен был быть, и этот человек ничего так сильно не хотел, как увидеть свою дочь и сказать ей, что он вернулся.

Но я не мог, да и не должен был, и потому мне оставалось только ждать рассвета, ложного рассвета этого странного судна… и новых вестей, которые он принесет.

 

ГЛАВА 46

СОЛДАТ И ШПИОН

Мне не пришлось долго ждать. Маленькие часы, встроенные в стену моей комнаты, показывали шестой час после полуночи. Двери открылись, и охранники встретили меня визорами на лицах и расправленными плечами.

"Мы проводим вас наверх", - сказал Холден, центурион Гошала. "Капитан и агент Альбе просили встретиться с вами в переговорной".

"Тогда ведите, декурион", - сказал я. "Хотя я знаю дорогу".

Нам нужно было подняться всего на один уровень, чтобы пройти мимо столовой "Аскалона" и прилегающей к ней кухни и добраться до переговорной, которая находилась в кормовой части корабля, прямо за мостиком и передними шлюзами. Я не видел этого места со времени путешествия из Сабраты, но нашел его таким же, каким оставил. Вдоль задней стены тянулся изогнутый ряд окон высотой, наверное, в локоть, узкие щели выходили на дугообразный блок варп-проекторов и основной субсветовой привод чуть ниже. Прижав лицо к стеклу, можно было бы поднять глаза и увидеть над собой линию хвостового плавника.

Было темно, если не считать светильников, поблескивавших на потолке над черным стеклом переговорного стола. Капитан Энрик Гошал сидел в дальнем конце, лицом к дверям, и выглядел - пожалуй, даже более усталым и неуверенным, чем накануне вечером. Эдуард Альбе стоял поодаль, вглядываясь сквозь щели окон в относительную темноту трюма "Гаделики". Было легко забыть, что мы находимся на борту экстрасоларианского "Странника", что за пределами старого имперского десантного корабля сияло фальшивое солнце, был теплый воздух и деревья.

"Наши хозяева очень быстро увезли вас", - начал Гошал без предисловий. "Что вы им сказали?"

Эдуард стоял к нам спиной, его внимание все еще было приковано к какой-то детали трюма "Гаделики" снаружи. "Все", - сказал я.

"Все..." Гошал повторил это слово, произнеся его, словно это было заклинание на каком-то языке, который он почти не понимал. "Вы уверены, что мы можем им доверять?"

"Я уверен в Лориане Аристиде, - сказал я, - больше, чем в любом другом живом человеке". Вернее, я был уверен в том Лориане, которого знал, - в хорошем командире. В генерале-коменданте я был уверен меньше… а в его хозяине, Монархе Калене Гарендоте… Я совсем не был уверен.

"А во мне?" спросил Гошал.

"Как я могу вам доверять?" спросил я, бросив взгляд на Эдуарда, который отвернулся от окна и наблюдал за нами. "Когда вы не доверяете мне?"

Ночью я много думал о том, как подойти к вопросу о капитане, но